Из хорошей семьи

Возле ряда серебристо-серых автоматов для размена денег маялся невысокий парень в синей куртке, ужасных советских джинсах и меховой шапке невыносимо желтого цвета. В руках он держал букетик подмороженных гвоздик. По тоскливому взгляду Евгений понял, что парень влюблен и довольно давно ждет уже свою избранницу, а пока менял двадцатикопеечную монетку на четыре пятачка, заметил на ногах парня флотские ботинки и мысленно пожелал, чтобы все у него сложилось хорошо. Вспомнилась собственная юность, и захотелось постоять, посмотреть, дождется ли товарищ возлюбленную, но долг звал домой.

Он соврал маме, что задержится на кафедральном совещании, а к этому часу они уже обычно заканчиваются, и мама наверняка начала волноваться. Да и Варя устала с ней сидеть. И белья накопилось… Если сегодня не постирать, то новая порция просто в ванную не поместится. Когда дома лежачий больной, уходит три-четыре простыни в день, и пододеяльники тоже надо менять, иначе запах. Мама не может терпеть целый день, пока он на работе, и даже до прихода Вари хоть раз, а сходит на пеленку.

Когда маму только выписали из больницы после инсульта, Евгений нанял сиделку, но та вскоре ушла со скандалом, и больше они не пытались привлечь посторонних.

Толкая перед собой волну солоноватого теплого ветерка, подошел поезд. Народу было совсем мало, Евгений сел на кожаный диванчик и прикрыл глаза.

Нет, Галя, конечно, врет. Нагло наговаривает на маму, чтобы успокоить свою совесть. Как говорил папа, обиды – это аргументы, позволяющие не делать того, что необходимо делать. Даже если мама в чем-то когда-то была не права, не поддержала, не встала стеной на защиту Гали, она за это с лихвой расплатилась. Разве можно сравнить с теми испытаниями, которые выпали на мамину долю, какие-то несчастные серебряные ложки? Надо, наверное, отдать Гале дачу в Синявине, пусть… Они с мамой вряд ли туда поедут, а детей, которым надо дышать свежим воздухом, у него нет. И не будет. Он не имеет права так рисковать.

Мама этого не понимает, не верит, все просит отдать ее в дом инвалидов, чтобы Евгений мог устроить свою жизнь. Один раз был у них совсем трудный разговор. Он как раз выкупал маму в ванной, одел в чистое, уложил в кровать и отправился готовить ужин, как вдруг она позвала его:

– Сынок, а как же ты будешь болеть и умирать?

Он испугался, что мама не в себе, и быстро вернулся к ней.

– В конце концов это случится, – сказала мама, протянув к нему здоровую руку, – и как знать, что тебя ждет.

Евгений поцеловал ее, пробормотав, что своего конца никто не знает, но он очень рассчитывает на быструю смерть.

– А если нет? – упрямо повторила мама. – Вдруг инсульт – это наследственное? Благодаря тебе я лежу как королева, а кто будет смотреть за тобой? Отдай меня, пожалуйста, в дом инвалидов, а сам женись. Мне так будет гораздо спокойнее.

Евгений тогда сказал, что хорошая девушка примет его со всеми обстоятельствами, а плохая самому не нужна, и больше они не возвращались к этому разговору.

Одиночество, конечно, его тяготило, но позволить себе влюбиться он никак не мог. И дело не в том, что ухаживание требует много свободного времени, которого нет совсем, и денег, которых мало. Не в том беда, что ему приходится после работы немедленно нестись домой и выходные все проводить рядом с мамой, чтобы она хоть два дня в неделю ни секунды не лежала в мокрых простынях. Все это решаемо, если люди любят друг друга, и наверняка найдется женщина, которая согласится разделить с мужем заботы об его парализованной матери. Если бы только это мешало…

Но суть совсем в другом. Он никак не имеет права вовлекать постороннего человека, а потом, не дай бог, и будущих детей, на свою темную орбиту.

⁂

Яна шла на работу как на Голгофу, пригибаясь от стыда.

Казалось, легче умереть, чем встретиться взглядом с Крутецким, поэтому она не спеша брела к автобусной остановке, втайне надеясь, что ее собьет сейчас машина или появится какая-нибудь еще уважительная причина не идти на службу.

Но автомобили ехали по своим делам, автобус пришел вовремя и в дороге не перевернулся, а по пути через парк к прокуратуре она ни разу не поскользнулась, не упала и не сломала ногу, на что была Янина последняя надежда.

Оставалось одно – планировать свой рабочий график так, чтобы не встречаться с Максимом Степановичем как можно дольше, а лучше всего представить, будто его нет, но чем больше Яна пыталась игнорировать Крутецкого, тем острее чувствовала его присутствие за стеной, так, будто он был радиоактивный или при дыхании источал боевое отравляющее вещество.

Она так боялась встречи, что не отважилась выйти набрать воды для чая, и съела прихваченные из дома бутерброды всухомятку. Все валилось из рук, Яна заправляла листы в машинку и тупо смотрела на клавиатуру, не понимая, зачем она тут вообще сидит и что хочет напечатать. Услышав в коридоре веселые голоса коллег, она решила, что речь идет о ней, ведь Крутецкий наверняка рассказал всем, что она пыталась его соблазнить, и теперь коллектив над ней смеется, считая пьяницей и шлюхой.