Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Хенрик тоже быстро освоился и, познакомившись с Анной, испытывал искреннюю радость за Овчарова. Даже отец Филарет, в миру угрюмый и неразговорчивый, сегодня был не похож на себя, много шутил, да и пил отнюдь не кагор, а отдавал щедрую дань венгерскому. За столом прислуживали Тихон и данный ему в помощь денщик Чернышёва Прошка, вымуштрованный для подобных надобностей барином. Общее настроение не разделяла лишь оставшаяся при Акулине Настасья. Непоседливый ребёнок мешал ей исполнять поручение конюха — подслушивать ведшиеся в столовой разговоры.

Боясь заслужить немилость любовника и порядком изведясь, она упросила Пахома заняться Акулиной, а сама обратилась в слух. Не находил себе места и слонявшийся у конюшни Лёвушка, поминутно кидавший беспокойные взоры на господский дом. Содержимое ядовитого пузырька перекочевало в одну из бутылок токайского, и, томимый тревожным ожиданием, он нервно расхаживал вдоль конюшни и, не замечая трескучего мороза, напряжённо вглядывался в черноту сада. Трепетавший под торопливыми шагами огонь факела и характерный снежный хруст положили конец его мукам.

— Ну?! — горя нетерпением, подбежал к камеристке Лёвушка.

— Разъехались, — равнодушно выдохнула та.

— Как?! — безумными глазами вперился в неё конюх.

— Да так, — пожала плечами Настасья. — Наелись, напились, его превосходительству, кажись, соседка ихняя приглянулась. Панна…

— Да Бог с ней, с ихней панной, ты дело говори! — во всё возрастающем возбуждении грубо оборвал её он.

— Да я жесь и говорю, — поджала губки обидевшаяся Настасья.

— Ладно, не дуйся, вина-то много выпили? — взял себя в руки Лёвушка.

— Оден кагор остался, который батюшка не допили, а так всё до последней бутылочки испили.

— Никому дурно-то не стало?!

— С чаво дурно-то?! — Настасья простодушно недоумевала, что у неё хочет выпытать свет её Лёвушка. — Вино венгерское поляки соседские прислали, кагор сами отец Филарет привезли, в храме освящённый, ну а шампанское Павел Михайлович в городе купили. Его превосходительство с барином да поляками всё и выпили, а тут им и батюшка подмогли!

— А где сейчас батюшка? — рассеянно спросил окончательно сбитый с толку конюх.

— Дык уехали уж. Поначалу ляхи, а опосля них и он засобирался.

— А остатние?! — плохо соображал Лёвушка.

— Кто ж остатние, соколик мой ненаглядный?! Его превосходительство к себе в комнаты ушли, они ж здесь квартируют, других гостей-то и не было!

— Ладно уж, иди ко мне, бестолковщина! — плюнув на бесполезные расспросы, грубо потянул он к себе Настасью, увлекая её, обомлевшую, в тёплую темь конюшни…

Целый вечер Тихон топтался возле стола, глотая слюну при виде токайского, к которому пристрастился со времён похода с барином в Европу осенью 1805 года. Отправляясь на кухню за следующей партией, он решил приберечь бутылочку. «Итак уж выпили через край, пора б и честь знать! А ежели чаво, я им шампанского вынесу. Вон скока бутылей непочатых!» — рассудил Тихон, возвращаясь к веселящимся гостям. Когда вслед за Кшиштофскими со двора укатил порядком припозднившийся и разомлевший отец Филарет, он вновь заглянул на кухню. Прохор ушёл спать, одна кухарка Параскева возилась у плиты и не смотрела в его сторону. Сунув вино за пазуху, он поспешил к себе…

В последнюю минуту Лёвушка побоялся довериться Настасье и поручить пузырёк, равно как и его будущих жертв, её заботам. «Полно с неё, хватит и того, что знает, а то, не ровён час, сболтнёт барышне!» — размыслил он, решив собственноручно влить яд в одну из бутылок. То, что могут погибнуть ни в чём не повинные гости, мало беспокоило конюха.

— Эх, Тихон, Тихон, как же ты, братец?! — горевал Овчаров, когда на следующее утро староста доложил о несчастии.

— Вестимо, вина перепил, барин!

— Однако ж все его пили и живы остались, один он помре!

— Можа, съел чаво?

— Может, и съел… — крепко задумался Павел. — Вот что, Леонтий! Принеси-ка мне ту бутылку, что он пил, там ведь вино осталось?

— Можа, пара капель…

— Да он в Австрии мог оного венгерского по несколько кряду бутылок выпить — и ничего, на ногах держался, а тут с одной окочурился! — недоумевал Овчаров, и в душу его закрались подозрения. Он решил показать бутыль аптекарю на предмет нахождения в ней яду.

Старый Лейба подтвердил, что в вино добавили яд, но какой в точности — утверждать не мог.

— Ежели препарировать тело, тогда понятнее станет, что за отрава, — приподнял чуть запотевшее пенсне аптекарь.

Да уж поздно, Лейба! Похоронили вчерась Тихона, да и кто за подобное возьмётся? У лекарей операций и без нас довольно. Городские госпиталя ранеными и больными переполнены.

— И то, правда, — тяжело вздохнул Лейба, получая от Овчарова золотой.

Павел не стал поднимать шума, но к Кшиштофским заехал. Узнав о приключившейся беде, поляки искренне опечалились.

— Ума не приложу, как яд оказался в запечатанной бутылке?! — сокрушался пан Хенрик.

— Стало быть, и остатнее венгерское может быть отравлено?

— Уже не может, — философски усмехнулся пан Владислав. — Мы с Хенриком вчера за картишками всё наше токайское допили и, как видите, живы-здоровы.