Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Уведомлён, знаю, — с гримасой откровенного раздражения прервал Аракчеев вступившегося за Павла Чернышёва, показывая, что ему обо всём известно. — А вами, господин генерал-адъютант, должен быть усвоен установленный порядок подачи докладов и ходатайств на высочайшее имя, — выбранил его он. — Обождите, я доложу государю, — соизволил сменить гнев на милость граф, скрываясь в дверях Александрова кабинета.

— Можно подумать, что император не извещён мною! Не инако дражайший Алексей Андреич желает самолично присутствовать при вашей аудиенции, Овчаров! Ну да Бог с ним! — едва успел проронить Чернышёв, как двери распахнулись, и, руководимые Аракчеевым, они вошли в кабинет государя.

— Стало быть, Бонапартий желал сделать тебя своим ходатаем перед Кутузовым? — с неподдельным любопытством выслушав рассказ Павла, сопровождаемый пояснениями Чернышёва, навёл Овчарова на занимавший его предмет Александр.

— Да, ваше величество! И я осмелился посоветовать ему отправить к светлейшему кого-нибудь из числа его доверенных генералов.

— Выходит, благодаря твоему наущению в Леташёвку поехал Лористон? — усмехнулся царь.

— Выходит, так, ваше величество! — скромно потупился Павел.

— Кого из русских ты видал у Наполеона?

— Господина Корбелецкого, чиновника Министерства финансов. Он служил переводчиком и проводником по Москве у Бонапартия.

— Оный проводник взят под арест и допрошен Вязьмитиновым, — нахмурился Александр. — Алексей Андреич, — повернулся он к Аракчееву, — что ноне о нём слышно?

— Взятый под арест чиновник на время проведения розыска препровождён в Шлиссельбургскую крепость, ваше императорское величество! — отрапортовал Аракчеев.

— Слава Богу, что светлейший составил на тебя сей охранительный лист, — глядя на Овчарова, потряс бумагою Александр. — Да и господин генерал-адъютант не раз доносил мне о твоей милости. А не то б известный своей торопливостью граф Ростопчин[88]… Ну да полно об том. Кстати, в коляске маршала Бертье найдены печатный станок и гравировальные формы. А мне доносили, что оный механизм был при тебе неотлучно и в сожжённом неприятелем Арсенале погребён? — щурясь на Овчарова, строго вопросил государь.

— В коляске маршала могли найти медные клише, потребные для печатания сторублёвых ассигнаций, ваше величество! А окромя них — бумагу и краску, кои я вкупе с формами передал маршалу через посланного ко мне офицера. Касательно же денежноделательного механизма, то оный в коляске, да и в карете, сообразуясь с его размерами, едва ли бы поместился. Разве что в разъятом виде.

— Что скажешь, Алексей Андреич?

— Ротмистр правду говорит. Печатного станка в коляске маршала Бертье обнаружено не было.

— Имеешь ли ко мне просьбы какие? — ласково посмотрел на Овчарова Александр.

— Осмелюсь молить о крепостной отроковице Акулине, об ней вам докладывал…

— Неволить силою её господ я не вправе… Однако ж Алексей Андреич! Снесись с Коновницыным на сей предмет. Пущай напишет Денис Василичу, а уж тот походатайствует за меня перед сестрою, — улыбнулся Александр. — Ещё чего просишь?

— Желаю вернуться на службу под победоносные знамёна вашего величества!

— Ты уж на ней давно состоишь, впрочем, приказ об том будет приготовлен. Я слышал, ты здесь с невестой?

— Так точно, ваше величество! Получили согласие опекуна и уже объявили помолвку.

— Ежели служить хочешь, венчайтесь после Крещения![89] Армия днями выступит[90]. Довольно Бонапартию над Европою потешаться! — торжественно произнёс Александр, глаза его заблестели, и кивком головы он отпустил Павла.

В приёмной его окликнул дежурный флигель-адъютант. Под влиянием происшедшего свидания Овчаров не понял, что обращаются к нему, и хотел пройти уж далее, как был остановлен громко повторенным окликом офицера.

— Это вам государь жалует! — С этими словами флигель-адъютант поднёс на серебряном блюде Святого Владимира четвёртой степени с бантом и запечатанный императорской печатью конверт. С затуманенными глазами Павел взял орден и пакет и, пробормотав, что счастлив служить государю и Отечеству, вышел вон.

В усадьбу он вернулся в победительном настроении и приказал Тихону подавать обед.

— Отчего Анна Петровна к столу не выходят? Неужто заболели? — небрежно спросил он надевавшую в сенях валенки Настасью.

— Они уж откушали, барин. Занимаются с Акулькой. Анна Петровна чтению её учат.

— А ты куда?

— Да вот… погулять собралась, покамест солнышко, — озираясь по сторонам, неловко замялась девка.

— Ну, иди, коль собралась, — отпустил её он и прошёл в комнаты.

Отобедав в одиночестве (хорошее настроение всё не покидало его), он поднялся наверх и постучался к Анне. Не отзываясь, она отворила дверь и, полыхнув синевой взгляда, отошла к окну.

— Надеюсь, Акулина выказала примерную усидчивость и прилежание, судя по времени, сколько вы занимались?

— Она послушна и схватывает науку на лету. Ну а вы как? Кажется, вас наградили? — с каменным лицом указала она на красовавшийся на груди Павла отливавший красной эмалью крест.