Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Неплохо, мужички! — похвалил он крестьян, когда солнце село и лёгкие сумерки накрыли околоток. — Завтра зачнём учиться управляться с ездовыми лошадьми и стрелять с седла, — объявил он, собираясь идти отдыхать, но тут прибежавший мальчуган, младший отпрыск Спиридона, сообщил, что к деревне подходит отряд французских фуражиров с зажжёнными факелами и конным конвоем.

«Может, моя учёба сейчас и сгодится», — подумал Павел, заряжая ружьё. То же самое сделали Спиридон, Меченый и пятеро селян, обнаруживших похвальную меткость в стрельбе. План операции разработали на ходу и предводительствуемый Федькой отряд выступил из деревни. Перейдя ручей, они углубились в лес, при этом четверо вооружённых топорами мужиков завалили несколько порядочных стволов — высоких берёз и осин, перегородив ими сравнительно узкую просёлочную дорогу.

Опустившееся за горизонт светило не озаряло небо, земля выдыхала вечерний туман, и его молочные облака пышно стлались по дороге, на которой ожидались неприятельские фуражиры. Огонь факелов и нараставший шум копыт послужили сигналом затаившимся в придорожной листве партизанам. Первыми в импровизированную засеку упёрлись скакавшие впереди верховые.

— Diable! Birge! Tournez![50] — осаживая лошадей, в один голос закричали всадники, но в этот момент за хвостом колонны повалилось множество новых, молодых и более тонких в стволе деревьев. Оказавшись в западне, конники смешались с повозками фуражиров, которые, беспорядочно размахивая факелами, в панике озирались по сторонам и разворачивали телеги, чем создавали ещё большую тесноту и сутолоку. В эту секунду из темнеющего леса раздались прицельные выстрелы, и затёртые телегами конники тотчас освободили сёдла. Горящие факелы в руках фуражиров хорошо освещали их, что облегчало задачу Меченого. Ещё серия выстрелов — и лесная дорога усеялась трупами неприятелей.

— Au secours! Au secours![51] Nom de Dieu! — отчаянные крики о помощи огласили околоток, но они лишь сотрясли воздух. Победа была полной: двенадцать верховых лошадей, шесть повозочных, полтора десятка фузей, седельные пистолеты, тесаки, сабли, не считая запаса пороха, спрятанного в одной из телег, стали добычей партизан. Этого арсенала плюс то, что имелось в распоряжении Федьки, вполне хватало на предстоящую вылазку. Меж тем голодные лошади, освободившись от седоков и почуяв под ногами свежую травку, принялись за неё с таким остервенелым и неубиваемым аппетитом, что даже щедрые угощения кнутом, не могли оторвать их от вожделенной трапезы. Не обращая внимания на Федькиных людей, животные разбрелись по лесу и без устали насыщали пустоту своих исстрадавшихся желудков.

— Раненых и пленных не брать! — скомандовал Фёдор, и оставшиеся в живых фуражиры были немедленно заколоты. — Тела тащи в лес и разбирай засеку! Деревами прикройте басурман! — продолжал распоряжаться он.

— Молодец, Фёдор! Орёл! И ребятки у тебя справные! — не стал тянуть с похвалою Павел. — Завтра денёк в стрельбе и езде верховой поупражняемся да, опричь оного, обращению с саблею — и, полагаю, сподобимся Первопрестольную приступом взять!

— Быть по сему! — ухмыльнулся Меченый и, поймав за уздцы пару разбредшихся кобыл, подвёл их к Павлу. — Ноне ж самое времечко поворотить оглобли, — запрыгивая в седло, бросил на лету он.

Подъехав к деревне, стали прощаться.

— Пора почивать, барин. Тебе ужин и постеля в Спиридоновой избе приготовлена. Да и Пахом, поди, уж заждался!

По инициативе Федьки гравёр квартировал у Спиридона, который, посчитав, что тот сидит у него на шее и ест задарма хлеб, не стеснялся привлекать постояльца к работам в усадьбе. Городской житель Пахом не то что чурался сельского труда, но по своей природе тяготел к иного рода занятиям. Спиридон же, видя нелюбовь Пахома к расчистке хлева и уборке навоза из конюшен, то ли из вредности, то ли из-за личного нерасположения или классовой ненависти крепостного крестьянина к мещанину-ремесленнику подкидывал ему работёнку почернее. Чтобы использовать таланты мастера по назначению, это в намерения Спиридона не входило. Даже поучаствовать в выгонке дёгтя он отказывал ему, считая подобную работу слишком для него чистой. При этом не упускал случая поучать и всячески уязвлять его. Когда Павел возвратился из Главной квартиры, тот не замедлил пожаловаться, и Спиридон оставил гравёра в покое, однако обиду затаил и теперь глядел на него искоса.

С рассветом занятия продолжились. Бывалый кавалерист, прошедший не одну кампанию в составе регулярных конных частей императорской армии, Овчаров со всем усердием отдался обучению мужиков. Те хмурились, но под суровыми взглядами Федьки командам его подчинялись беспрекословно. Поскольку годных лошадей насчитывалось ровно двенадцать, Овчаров отобрал столько же мужиков, выказавших наибольшие успехи в верховой езде, сабельной рубке и меткость в стрельбе, и натаскивал их до упаду, пока темнота и подошедший Фёдор не прекратили его экзерциции.

— Полно, ваше высокоблагородие, совсем моих мужичков замучил, да и сам устал, поди! — улыбался он утиравшему пот Овчарову.