Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Перелезать через остатки земляного вала не пришлось, и, пройдя Серпуховской заставой (Овчаров объяснил караульным, что он, московский дворянин, прибыл вместе со слугой из своей подмосковной деревни узнать, осталось ли что после пожара от его дома), они вошли в город. Пожары окончательно унялись, но огонь уничтожил южную часть столицы, пожрав деревянные кварталы Замоскворечья. Каменные фундаменты домов и церкви указывали дорогу. Заглядывая по пути в погребные ямы (со вчерашнего дня, как их накормил щами Игнатий, они ничего не ели), Пахом наткнулся на лежавшую плашмя на кирпичном выступе дверь, служившую люком и закрывавшую вход в подвал сгоревшего дома. Подняв её, они увидали обширный погреб и ведущие вниз щербатые ступени.

Оставив дверцу открытой, дабы не сверзнуться с подозрительной лестницы, первым стал спускаться Пахом. Достав заряженные пистолеты, спрятанные за фалдами сюртука, Павел ожидал «добра» от гравёра. «Добра» однако не последовало. Приглушённый шум, походивший на возню, и глухой одиночный вскрик донеслись из глубины погреба. Несколько шагов вниз — и в свете свечей Павел заметил отвратительную конопатую рожу с ощерившимся ртом, полуобритым черепом и сатанинской улыбкой, коя могла принадлежать лишь колоднику. Выстрел пришёлся в упор, рыжий охнул и, выронив нож, повалился набок, размозжив голову о стоявшую возле лестницы кадку.

— Отпустите моего человека, инако перестреляю всех вас, аки воробьёв! — грозно приказал Павел, наводя пистолет в голову другого острожника.

— Полегшее, господин хороший! Мы люди мирные, знамо дело, никого зазря не обижам, а человечка твово малость приголубили, чтоб проведать, кто он есть и отчаво в пристанище наше убогое пожаловал, — отозвался хриплый голос из темноты.

— Ежели его не увижу, следующий выстрел разнесёт башку вот этому! — указал он дулом пистолета на толстого прыщавого мужика в лохмотьях, небрежно прикрытых лисьей шубой.

Услышав свой приговор, тот попятился назад, с тоскливым ужасом оглядываясь на предводителя. Главарь колодников понял, что с его людишками шутить не будут и пришелец на лестнице неминуемого застрелит толстяка, поэтому приказал вытолкнуть Пахома вперёд.

— Вот он, жив-живёхонек, слуга твой, — подвигаясь к лестнице, объявил главарь, в то время как другой колодник, чернявый, с вырванными ноздрями и короткой курчавой бородой, держал приставленный нож возле левого ребра гравёра.

— Пущай твой человек отойдёт от него! — приказал Овчаров, безошибочно предположив, что за предмет находится за спиной Пахома.

— Э-э-э, да ты многого желать изволишь, мил человек! Как твово слугу отпушшу, ты тута у меня, знамо дело, стрельбу затеешь и людей моих один Бог ведает скока положишь! Вона, один уж преставился! — указуя на рыжего, бездыханным трупом растянувшимся возле бочки, озабоченно заметил главарь.

— Стрелять не буду, коли слуга мой целым и невредимым возвернётся, — заверил острожников Павел. — А пожаловали мы к вам по одной нужде — пошукать, нет ли здесь какой провизии, ибо уже вторые сутки пошли, как ничего не ели, поелику дом мой со всем имуществом сгорел, а что не сгорело — мародёры расхитили, — не моргнув глазом соврал Овчаров.

— Ну, ежели дело в том, барин, тогда, знамо дело, вашей беде я подмогу. Родька, отпусти баринова человека и дай ему харчей! Нам едино стока не осилить!

Родька нехотя повиновался и, убрав нож, захромал к широченной, перевёрнутой кверху дном бочке, служившей для острожников столом. Прицепленная деревяшка заменяла ему недостающую часть ноги. Овчаров убрал пистолет и спустился вниз на пару ступеней.

Подвал освещался толстыми восковыми свечами, забранными из церкви, впрочем, как и многое остальное. Вдоль одной стены шёл внушительный ряд кадок с разными припасами, вдоль другой — банки варенья, астраханские осетры, беспорядочно наваленные друг на друга, стерляди, икра и бутылки с вином. Сверху свисали свиные окорока и сахарные головы. Посреди подвала возвышалась куча всевозможного платья, а также куски разномастной материи, средь которой проглядывался объёмистый пук ассигнаций. Тут были и бархат, и парча, и атлас; на разостланных на полу рогожах блистали золотая и серебряная посуда, украшения с драгоценными камнями и богатая церковная утварь.

В углу, нежась на сафьяновых матрацах и пуховых подушках, возлежали хмельные колодники и курили трубки. Голову одного из них украшала косынка, разорванная женская сорочка обнажала мохнатую грудь, а плисовые шаровары на ногах довершали живописную картину. Голову другого острожника украшала ермолка, стёганная на вате женская исподница в виде испанской мантильи драпировалась на плечах, нижняя часть тела втискивалась в узкие нанковые штаны, достававшие лишь до колен; его мясистые икры оставались голыми, ступни ног закрывали растоптанные грязные валенки, укреплённые в лодыжках верёвками, скрученными из разноцветного тряпья. В головах у них валялись ружья, сабли, кинжалы, поварские ножи, топоры, кистени и всякое прочее оружие.