Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.)

К сожалению, в первые недели этому по существу злобному и несправедливому настроению поддались довольно многие искренние и честные элементы. Некоторых охватила потребность к покаянию и самобичеванию и они, из самых благородных побуждений, поддерживали этим мстительные тенденции людей иного типа. К числу таких невинно-кающихся принадлежал и покойный Юрий Исаакович Лещ. Смысл его прекрасной речи в первом нашем общем собрании сводился к тому, что все виновны в трусости и чуть ли не в измене и что поэтому никто не смеет судить других. К сожалению, речь, которая в наиболее ярких своих частях носила характер обличения, была воспринята как поддержка наиболее резких правых резолюций. И в конце концов, несмотря на противодействие обоих Советов, была большинством голосов принята резолюция, заключавшая в себе элемент общего порицания поведению адвокатуры с самого начала революции.

Проявившиеся в этом общем собрании тенденции встретили, однако, все усиливавшееся противодействие среди прогрессивных элементов сословия. Организационным центром для последних явилась образованная еще в сентябре 1919 года «Адвокатская группа Союза Возрождения России». Группе удалось вызвать некоторый перелом в настроении сословия и провести свой, отнюдь не правый, кандидатский список на выборах в оба Совета.

* * *

Общее собрание для выборов в Совет присяжных поверенных было первоначально назначено на 1 октября 1919 года. Но этот день сулил нам нечто совсем иное…

30 сентября вечером я был в своей школе и засиделся там довольно поздно, так как происходило общее собрание «школьного коллектива» (то есть учеников и учителей) для обсуждения ряда вопросов. Оно затянулось часов до 11-ти вечера. Вернувшись домой усталый, я лег спать; а утром, часов в восемь, меня разбудили и сказали мне, что город эвакуируется и через несколько часов будет занят большевиками.

Это событие — большевистский налет на Киев в октябре 1919 года — имел в действительности точно такой же характер чисто кинематографической неожиданности, какой ему придан мною в этом описании. 30 сентября никому в Киеве (быть может, за исключением высшего военного начальства) не приходила в голову мысль о возможности прихода большевиков; а 1 октября этот приход стал, хотя и эфемерной, но все же реальной действительностью.

Было известно, что большевистские части, отрезанные на юге Украины, пробиваются на север. Известно было и то, что петлюровские войска с ними не сражаются, а пропускают их вперед — в тыл Добровольческой Армии. Но газеты сообщали об этих большевистских частях как о дезорганизованных, голодных и безоружных бандах, скрывающихся по лесам. И этим сообщениям нельзя было не верить; мы все видели, что представляет из себя отступающая красная армия, — здесь же говорилось о частях, отрезанных от своей базы и обреченных на гибель.

Известно было и то, что большевистские части подходят к Ирпеню, где стоит добровольческий заслон. Разумеется, Ирпень недалек от Киева, верстах в 20-ти, и это обстоятельство могло бы внушать некоторое беспокойство. Но в наших штатских головах не умещалась мысль о том, что Добровольческая Армия, победоносно продвигавшаяся в глубь России, занявшая Курск и Воронеж и подступавшая к Орлу, — не поставила у Киева достаточно сильного заслона, чтобы защитить его от дезорганизованных большевистских банд.

Тем не менее, случилось именно это невозможное.

В ночь с 30-го на 1-е большевики прорвали возле Пущи-Водицы тонкий добровольческий заслон и продвинулись вплотную к городу. Остальные части армии, чтобы не быть окруженными, должны были спешно отступить за Днепр. Город был оставлен на произвол судьбы.

Возбуждение среди жителей было колоссально. Большевистский налет считали кратковременным эпизодом, в мощь Добровольческой Армии еще верили. Но все представляли себе в самых мрачных красках, что большевики успеют натворить даже за несколько дней хозяйничанья в Киеве.

Несколько тысяч человек предпочло вовсе не переживать этих дней в Киеве и последовало за отступавшими добровольцами на левый берег Днепра.

Мы решили остаться в городе, но перейти на другую квартиру. Весь день ушел на приведение в порядок различных оставляемых вещей и бумаг, и только часов в семь вечера мы могли двинуться в путь. К этому времени в городе наступила уже знакомая нам полоса безвластья. Армия уже оставила город, пока еще никем не занятый. На улицах было жутко и тихо, и только издали доносилась порой трескотня пулеметов.

Не встретив на своем пути ни одного человека, мы прошли через Липки на Александровскую улицу и подошли к дому, в который направлялись. Подле дома стояла кучка солдат, как будто выжидающих чего-то. «Должно быть, какая-нибудь запоздавшая часть отступающей армии», подумал я. Не вступая ни в какие разговоры с солдатами, мы вошли в подъезд.

Как оказалось, это был передовой отряд большевиков.