Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.)

Ни малейшего влияния на администрацию и политику совет не имел. Последним председателем Киевского Губревкома и первым председателем Губисполкома был, как я уже сказал, Ян Гамарник. Перед ним этот высший пост губернской администрации занимал Ветошкин, а перед Ветошкиным — Иванов. Смена высшего начальства каждый раз сопровождалась более или менее фантастическими слухами о ее причинах. Вероятно, подобные же слухи возникали в провинциях Древней Персии, когда Великий Царь менял своих сатрапов. Так как жизнь становилась у нас все тяжелее и тяжелее, то, естественно, прошлые времена и прошлое начальство вспоминали всегда со вздохом. Смену начальствующих лиц чаще всего объясняли чрезмерным либерализмом отставляемых. Иванов, по слухам, ушел будто бы потому, что противился повальным обыскам, Ветошкин — уже не припомню вследствие какого свободомыслия. Когда же, наконец, бразды правления получил Ян Гамарник, то между губернск. комитетом комм. партии и Губ. Рев. комитетом установилась персональная уния: Гамарник был председателем обоих комитетов.

После этого всякие междуведомственные трения прекратились. Наша административная практика стала верным стереотипом московской ряби.

Чека от времени до времени давала о себе знать расправами с людьми, заподозренными в участии в гражданской войне на стороне враждебных большевикам армий. Спорадически происходили расстрелы так называемых спекулянтов и валютчиков. В остальное время чрезвычайка развлекалась «борьбой с бандитизмом».

От времени до времени у нас затевались повальные обыски для так называемого изъятия излишков. На население, при посредстве районных и домовых «комбедов», налагались различного рода вещевые повинности. А раза два или три снова поднималась гибельная волна выселений.

Последний раз в мою бытность в Киеве выселяли весной 1921 года, уже при наличности нового курса и начале новой экономической политики. Выселяли целые дома для вселения в них рабочих, которых хотели хоть чем-нибудь ублаготворить. Выселяемые дома были населены по преимуществу членами профсоюзов, то есть теми же рабочими. И получалась довольно дикая картина: членов одного профсоюза выселяли и разоряли в угоду членам другого профсоюза. Выселяемые жаловались в Рабоче-крестьянскую инспекцию и в народный суд. Но туда были даны надлежащие директивы из наркома и жалобы оставлялись без последствий. Выселения были вскоре приостановлены, так как оказалось, что нет желающих вселяться в освобождённые дома.

* * *

Я подлежал учету и мобилизации дважды: как юрист и как преподаватель. Случилось так, что одна из этих мобилизаций спасла меня от другой. Профессиональный союз учителей повторно пытался мобилизовать меня — в первый раз для чтения лекций в красной армии, во второй — на борьбу с Врангелем. Оба раза я предъявлял в профсоюзе отношения «Губюста» о том, что я мобилизован как юрист и никаким иным мобилизациям не подлежу, и это меня вывозило. Сама же юридическая мобилизация свелась к тому, что мне пришлось руководить практическими занятиями по уголовному праву на краткосрочных курсах для народных судей. На этих занятиях мы разбирали с будущими советскими преторами элементарные казусы о покушении, умысле, неосторожности, соучастии и т.п. И занятия протекали без всяких инцидентов[142].

Курьезно, что не только юридическая мобилизация спасла меня от педагогической, но и vice versa[143] — как будто в качестве реванша — через несколько месяцев преподавательство спасло меня от неприятностей, грозивших мне в качестве юриста.