Из крови и пепла

Один из них – ночь, когда я услышала крики матери и призыв отца убегать. Все происходило как в тумане, словно моя душа каким-то образом отделилась от тела. Убийство моих родителей было гораздо более серьезным и болезненным событием, чем происходящее сейчас. Тем не менее я в одном шаге от разоблачения. А если Хоук расскажет герцогу, где я была…

У меня пересохло во рту, а сердце словно стиснули в кулаке.

Наверное, Виктер был в чем-то прав, когда говорил, что я хочу, чтобы меня признали недостойной. Но даже если и так, то я мечтаю быть как можно дальше от герцога в тот момент, когда это случится.

В тот вечер в «Красной жемчужине» Хоук не видел мое лицо целиком, но видел достаточно, чтобы узнать. Рано или поздно он узнает. Может, когда услышит мой голос. Тем не менее я не предполагала, что это произойдет здесь, в присутствии герцога и герцогини.

– Пенеллаф. – В тоне герцога звучало предостережение. Я слишком затянула. – Мы не можем ждать тебя весь день.

– Дай ей еще минуту, Дориан. – Герцогиня повернулась к мужу. – Ты знаешь, почему она медлит. Время у нас есть.

Я медлила не по той причине, о которой они думали и из-за которой герцог так довольно улыбался. Разумеется, мне было неуютно с открытым лицом и не хотелось показывать шрамы Хоуку. Однако, если честно, я сейчас волновалась вовсе не об этом. Но герцог, наверное, мысленно кричал от извращенной радости.

Этот человек ненавидел меня всей душой.

Дориан Тирман притворялся, что это не так; что он, как и его жена, считает меня чудом, Избранной. Но я знала правду. Наше общение в другом его кабинете показывало, как он ко мне относится.

Не знаю, почему он так меня ненавидит, но на то должна быть какая-то причина. Насколько мне известно, с леди и лордами-в-ожидании он вел себя вежливо. А со мной? Ему ничто так не нравилось, как найти что-нибудь, причиняющее мне неудобство, и пользоваться этим. Чтобы доставить ему истинную радость, мне было достаточно чем-нибудь расстроить его и тем самым дать повод продолжить уроки.

Лицо у меня горело как в огне – скорее от гнева и досады, чем от неловкости. Тони встала, но я уже взялась за застежки на цепочках и чуть не оторвала их, расстегивая. Вуаль освободилась. Прежде чем она упала, Тони подхватила ее и помогла снять.

Холодный воздух защекотал мои щеки и шею. Я смотрела на герцога в упор. Не знаю, что он увидел на моем лице, но его улыбка пропала, а глаза превратились в осколки обсидиана. Он стиснул зубы, и я, понимая, что этого делать не следует, все же не смогла удержаться…

И улыбнулась.

Это был лишь намек на усмешку, возможно, незаметный ни для кого, кроме герцога, но он его увидел. Я знала, что увидел.

Конечно, потом я за это заплачу, но в тот момент наказание меня не волновало.

Справа кто-то пошевелился, прервав мои эпичные переглядки с герцогом и напомнив, что мы не одни в комнате. И на меня смотрит не только герцог.

Хоуку была видна правая сторона моего лица, та, которую герцог часто называл прекрасной. Сторона, которую я, как предполагала, унаследовала от матери.

Размеренно дыша, я повернула голову к Хоуку, чтобы он увидел мое лицо полностью. Не в профиль. Не в маске, скрывающей два шрама. Мои волосы были заплетены в косу и подколоты в узел, так что они не могли падать на лицо завесой. Он увидел все, что было открыто в «Красной жемчужине», и еще больше. Он увидел шрамы. Я приготовилась. Как и герцог, я знала, что нужно быть готовой, потому что в глубине души, известно это Тирману или нет, я сознавала, что реакция Хоука на меня подействует.

И ранит меня больнее, чем следовало.

Но будь я проклята, если это выдам.

Подняв подбородок, я ждала увидеть потрясение, или отвращение, или, что еще хуже, жалость. Меньшего я не ожидала. Красоту желают, ей поклоняются, особенно безупречной.

Потому что красота считается божественной.

Взгляд Хоука блуждал по моему лицу и был таким пристальным, что я словно ощущала его на шрамах, на щеках и потом на губах. По моим плечам пробежала дрожь, и его глаза встретились с моими. Наши взгляды сомкнулись и не отрывались. Казалось, из комнаты вылетел весь воздух, и я чувствовала, что покраснела так, словно слишком долго просидела на солнце.

Не знаю, что я видела на его лице, но его черты не искажало ни потрясение, ни отвращение, ни тем более жалость. Но лицо и не было совсем безучастным. Что-то такое таилось в его глазах, в уголках губ, но я понятия не имела, что это.

Потом обманчиво любезным тоном заговорил герцог:

– Она в самом деле уникальна.

Я застыла.

– Половина ее лица – шедевр, – промурлыкал герцог. Меня окатило холодом, а потом жаром, и внутри все сжалось. – А другая половина – кошмар.

По моим рукам пробежала дрожь, но я не опускала подбородок, подавляя желание схватить что-нибудь и швырнуть в лицо герцогу.

Заговорила герцогиня, но я не поняла, что она сказала. Не отрывая от меня взгляда, Хоук шагнул вперед.

– Обе половины прекрасны как единое целое.

Я разомкнула губы в резком вдохе. Я не могла смотреть на герцога, чтобы понять его реакцию, хотя уверена, что она поистине катастрофична.