Из личных записок следователя

– Чем в тюрьму сажать, отдайте нам этого парня. Нам до зарезу тракторист нужен. Такая беда – вся молодежь в город ушла. А мы бы воспитали его. Работы много, баловать некогда. Дом бы ему помогли построить, невесту бы нашли хорошую, от которой бы никуда не ушел. Девки у нас пока еще остались, да вот женихов нету. А этот вроде неплохой парень, нечего ему в тюрьме делать. Ну как, правду я говорю? – обратился он к Пекарскому.

Я посмотрел на Пекарского. Он слушал, глядя себе под ноги, как будто что-то искал там в пожухлой от солнца траве. Оперативник отвел его в машину. Зайдя в дом старушки, которая назвалась Зинаидой Гавриловной Чеботарь, я ее допросил, признав потерпевшей, и предложил написать заявление на признание гражданским истцом по делу. К моему удивлению Зинаида Гавриловна наотрез отказалась.

– Не нужно мне ничего от воров, – сказала она. – Я уже и забыла про этого моего барашка, да суд и не вернет мне его. А в суды ездить я не люблю. Ездить туда – только расстройство одно, и денег на это у меня нет. Пенсию нам в деревне совсем дают малую. Видно считают, что земля нас прокормит.

Я смотрел на нее и думал: как невзлюбил крестьян Ленин в начале двадцатых за то, что они возмущались, когда их грабили освобожденные из тюрем и сбежавшие дезертиры с первой мировой, так называемые пролетарии, так и осталось это на десятилетия. Крестьяне наших деревень уже настолько привыкли к своему положению, что и не претендовали на большее.

Толя Шнур получил десять лет усиленного режима. Соня была осуждена на три года лишения свободы. Славе Пекарскому дали четыре года лишения свободы общего режима. Мне хотелось как-то ему помочь, учитывая его поведение на следствии и жалея его одинокую мать. Я знал, что она не сможет ездить к нему на свидания в далекую колонию, и уговорил начальника камышинской тюрьмы оставить ее сына в виде исключения в этой тюрьме при хозяйственной части почти на королевской должности кочегара.

Позже, когда я однажды прибыл в Камышин по другому уголовному делу, узнал, что бывший король на втором году заключения работал уже слесарем, что позже в жизни ему пригодилось. Выйдя на свободу досрочно, Пекарский женился и поступил работать на завод. Это редкий случай, когда лишение свободы пошло молодому парню на пользу.

Дело врача Волошиной

Село Николаевка Сталинградской области запомнилось мне еще моей ссорой с местной больницей. Хотя ссоры как таковой не было. Какие-то ссоры, и распри были среди работников самой больницы среди врачей и медсестер, а я оказался случайно в эти ссоры вовлеченным по линии прокуратуры. Распри завершились громким профсоюзным собранием, на которое я и был приглашен, не знаю даже в качестве кого, но видимо в роли представителя закона. Конечно, это не входило в мои обязанности следователя, но я согласился присутствовать на этом профсоюзном собрании исключительно для того, чтобы познакомиться с работой больницы и с ее коллективом. Суть в том, что на работу больницы в прокуратуру приходило много жалоб, в том числе на бездушное отношение врачей к больным. Узнав о приглашении меня на собрание больницы, прокурор дал добро.

– Сходи, сходи обязательно, – сказал он, – и посмотри, что там за коллектив. Что-то у них сплошные распри. Бедный главный врач – один среди них мужик, не знает уже что делать. Там делают погоду три сестры-врача. Главный врач – муж одной из них. Так что командуют там сестры, а не он. Я давно собирался туда сходить, но лучше сходи ты.

Собрание было бурным. Действительно верховодили три сестры-врача. Суть разбирательства, как я понял, заключалась в том, что одну из этих врачей медсестра назвала старой девой, поскольку эта врач в свои 35 лет была еще не замужем. Это было принято как высшее оскорбление. На собрании выступили все, лишь я не проронил ни слова. В конце собрания главный врач предложил мне сказать свое, как он выразился, заключительное слово. Я встал и сказал, что мое участие здесь заключается лишь в том, чтобы послушать пустые разговоры в течение целого часа и написать фельетон в газету. Мои слова для собрания были столь неожиданными, что вызвали минутную немую сцену. Люди смотрели на меня молча, и только одна из сестер-врачей иронически улыбаясь, сказала:

– Вы, пожалуй, это можете написать даже в стихах.

– Спасибо, – ответил я, – я учту ваши пожелания.

В этот же вечер я написал фельетон в виде басни, и утром на следующий день отнес его в редакцию местной газеты, где иногда печатал свои статьи и фельетоны, касающиеся преступности и беспорядков в районе. Басня была напечатана в этот же день и, чего редактор даже не мог представить, произвела впечатление разорвавшейся бомбы. К вечеру ко мне в кабинет вошел прокурор Анатолий Викторович Копенкин и спросил не вызывали ли меня в райком партии. Я ответил, что нет, не вызывали, и поинтересовался по какому поводу меня могут вызвать.

– По поводу твоей басни. В райком поступила жалоба от врача Анны Владимировны Трофимовой. Она восприняла твои стихи как публичное оскорбление. Это серьезное дело.