Из личных записок следователя

При этом прокурор улыбнулся, давая понять, что это обещание символическое. Я и без того догадывался, что ничего кроме выговоров следовательская работа не сулит, с ужасом думал, как я все это смогу расследовать в жесткие сроки, если практически еще ничего не умею. Однако взял и это дело, поблагодарил прокурора за доверие и ушел в свой кабинет.

Должен сказать, что уже совсем скоро я убедился не только в сложности работы следователя, но и в ее неблагодарности. Особенно это ощущалось когда приезжал в Сталинград с докладами по особо важным уголовным делам в областную прокуратуру, в отдел по контролю за следствием. Моим зональным куратором была грозная пожилая женщина советник юстиции Надежда Ефремовна Волкова, совершенно соответствующая своей фамилии. Она грубо разговаривала со мной, придираясь к каждому документу в уголовном деле. Удивительно, но я почему-то не боялся ее, понимая, что она так ведет себя исключительно из долга своей службы для общей пользы дела. И все же однажды не выдержал и сказал:

– Извините, Надежда Ефремовна, Вы забываете, что я следователь, а не преступник. Я даже с убийцами так не разговариваю, как Вы со мной.

Она с удивлением посмотрела на меня, как будто впервые увидела перед собой человека, и, не зная, видимо, как ей поступить и что ответить на эту мою реплику, сказала:

– Я, товарищ следователь, с Вами чай на брудершафт не пила.

Это меня не столько обидело, сколько рассмешило. Я набрался смелости и ответил в полушутливом тоне:

– Я думаю, Надежда Ефремовна, ничего бы не случилось, если бы мы с Вами за компанию выпили чаю. Но не на брудершафт, конечно, я считаю, что это глупая традиция.

– Давайте лучше думать о деле, – пробурчала она, уткнувшись в бумаги, и чаю не предложила.

Я только тут обратил внимание, что в это время все три других зональных прокурора, находившиеся здесь же в большом кабинете за своими столами, пили чай, и подумал, что мои слова могли показаться откровенным нескромным намеком на приглашение.

Эта сцена с общим чаепитием не менялась во все мои приезды, так что могло показаться, что чаепитие – основное занятие зональных прокуроров.

Однако на этом наш конфликт с моим надзорным прокурором закончился. В последующем Надежда Ефремовна была со мной гораздо вежливее, и стала отмечать даже некоторые мои хорошие стороны. Правда, я иногда продолжал вступать с ней в спор, но исключительно в интересах дела. Например, она потребовала, чтобы я в протоколах допроса, называя преступника на Вы, писал это с маленькой буквы, так как преступники не заслуживают большой буквы, выражающей особое уважение к человеку. Я отвечал, что мне не позволяют с ней согласиться правила русского языка, который не различает людей по их достоинству.

– Для всех существуют одни правила при обращении, – сказал я. – Могу, конечно, обращаться к подозреваемому и обвиняемому на «ты», но это будет мешать в установлении с ними психологического контакта во время допроса.

– Да называйте Вы их как угодно, только не пишите с большой буквы, как будто это господа какие-то, – сердито возразила прокурор.

Я спорить больше не стал, но с прокурором не согласился, хотя и признавал, что какая-то логика в ее доводах есть. Мы остались каждый при своем мнении.

Месяца через три я считал себя уже опытным следователем, и начал вникать в жизнь города. Это началось со знакомства с райкомом комсомола, где быстро подружился со вторым секретарем Николаем Родиным, о котором уже шла речь выше. Это было начало нашего знакомства и нашей с ним дружбы. Он первым позвонил мне и пригласил в литературную студию, после того, как прочел мои стихи в Сталинградской молодежной газете. В последующем, узнав, что я, будучи студентом в Саратове, участвовал в массовках спектаклей театра оперы и балета, уговорил сыграть главную роль бригадира строительной бригады Иртышова в спектакле с громким названием «Огонь на себя» в доме культуры города. Я согласился на эту роль не ради какой-то дешевой славы, и даже не ради интереса, так как сценарий был примитивным, мне необходимо было, как можно больше узнать молодежь города, а для этого нужно было, как говорится, пойти в народ.

Особенный интерес вызывали комсомольские диспуты, организовываемые райкомом комсомола. Например, комсомольцы больше часа могли с жаром обсуждать тему: «Что такое счастье», хотя определение счастья умещается в трех словах: «хорошее состояние души», а бывает это состояние от чего угодно. Или диспут на тему воспитания – «Что взять с собой, что бросить по дороге». Это, конечно, настраивало молодежь на добро в отличие от сегодняшних настроений молодых людей, брошенных государством на произвол судьбы, захваченных от безделья наркотиками и идеями появившегося при слабости законов экстремизма с недовольством любой политикой, любыми идеями и просто желанием себя проявить и показать. Для них власть плоха, так как не оказывает бездельникам материальную помощь. Даже то, что они бездельники, виноват не кто иной, как власть.