Нэрданель лежала на кушетке в своей маленькой студии и вяло обмахивалась листом бумаги. После вчерашнего происшествия с посылкой она еще не до конца пришла в себя, хотя никогда не страдала излишней впечатлительностью. Но та брошка, карточка, предельно лаконичная подпись на ней… От осознания случившегося ей вчера стало почти дурно: кровь прилила к лицу, забилась в ушах, и даже в глазах потемнело.
«Какой ужас! — думала Нэрданель, глядя на злополучную коробочку со всем ее содержимым. — Я идиотка. Я полная идиотка. Он принял меня даже не за восторженную дурочку, а за жалкую попрошайку! Какой позор, какой ужас!..»
Не в первый раз попытка выглядеть подобающе, учтиво или изящно разбивалась о какую-нибудь неловкость или нечаянную глупость. Нэрданель готова была расплакаться от унижения и все тискала в руке карточку и пыталась понять, что же именно в ее письме дало мастеру Ф. повод увидеть завуалированную между строк просьбу.
Приступ самобичевания продолжался до тех пор, пока Нинквэтиль не поднялась и не постучала в комнату дочери. Она сообщила, что под словами «не торопись» подразумевала немного другое, и чай уже давно остывает. Только тогда Нэрданель опомнилась, постаралась взять себя в руки и, кое-как умывшись, спустилась вниз.
Традиционное вечернее чаепитие прошло кратко и скомкано. Нинквэтиль и Махтано, разумеется, сразу заметили и излишний румянец, и изменившееся, подавленное настроение дочери. Они попытались мягко расспросить, но нисколько не преуспели: Нэрданель лишь уклончиво упомянула, что посвятила день общению с искусством и теперь немного разочаровалась в собственных способностях.
— Совершенно зря, детка! — горячо запротестовал отец и затряс своей огненной шевелюрой. — Я всегда говорил, у тебя верная рука и глаз, ты быстро овладеваешь техникой. Стоит только подумать над стилем, а не пытаться копировать признанных мастеров…
И он незаметно для себя разошелся и принялся рассуждать о манерах и маньеризме, школах, стилях, приемах и всем таком прочем. Нэрданель делала вид, что слушает, а сама размышляла над ответом, который необходимо было утром же отправить мастеру Ф. Наконец, она поднялась, сказала, что устала за день и ушла к себе.
За ночь в маленьком камине сгорела пара дюжин испорченных листов. Результатом стало письмо с тщательно подобранными словами — одновременно учтивыми, решительными и полными собственного достоинства. Оно было вложено в коробочку с брошью, а сверток заново запакован. Прямиком из ящика возле калитки он отправился в сумку почтальона, и только тогда Нэрданель отложила теплую шаль и оставила наблюдательный пункт у окна. Она забралась в постель и без сна пролежала пару часов; слушала, как проехала по Медному переулку тележка молочника, стукнул калиткой их сосед мастер Ирвэ, залаяла вдалеке собака… А потом пришла и загремела плитой Ториэль. Вскоре звонок пригласил всех к завтраку.
— Ты по-прежнему расстроена, — заметила за столом Нинквэтиль. — Я слышала, ты спускалась вниз под утро?..
— Да, я выходила в сад. Смотрела свет, наблюдала… — ответила Нэрданель, проигнорировав первую часть замечания.
— Это правильно… Наблюдение — важная часть любого обучения, — рассеяно заметил из-за газеты Махтано. За завтраком он всегда вдумчиво читал «Колокол» или, если уходил в Университет слишком рано, просматривал его передовицу. — О! «Окончательно принято решение продлить Малую Белую улицу за пределы холма и соединить ее с Морским трактом, чтобы…» Ну дальше понятно. Вот это хорошо, давно пора, я говорил Финвэ…
— Махтано! — возмущенно оборвала его Нинквэтиль.
— А?..
— Я пойду, — не став дожидаться, когда отец опомнится и переключит внимание, Нэрданель скомкала салфетку и отодвинула тарелку с недоеденным омлетом. — Буду заниматься. Хорошего дня в Университете!
Чмконула отца в щеку и убежала наверх — прятаться от мира.
И вот теперь она лежала на кушетке и строила догадки: достаточно ли ясно в новом письме изложены ее намерения? не сочтет ли мастер Ф. такие слова словами неблагодарной грубиянки? а если он снова пришлет ей что-нибудь? или об инциденте узнают? какие-нибудь ушлые писаки вроде вчерашнего Майрендила?..
«Дочь преподавателя Университета просит подачку у прославленного мастера!» Нэрданель представила, как мальчишки-газетчики выкрикивают что-то подобное на улицах города, и невесело усмехнулась. «Или так: «Мастер Ф. фраппирован бестактностью девицы Махтаниэн». Представляю реакцию родителей…».
Внезапно она приподнялась на локте и прислушалась: снизу доносились чьи-то голоса. И почти сразу на лестнице раздались торопливые шаги, а в дверь настойчиво постучали.
— Нэрданель! К тебе пришли!
Сердце у Нэрданель будто замерло, а потом заколотилось так, что несколько секунд она не могла вымолвить ни слова. Только вскочила и стала озираться, будто боясь быть застигнутой за чем-то постыдным.
— Нэрдане-ель! Ты слышишь? Открывай же! — снова раздался зов и настойчивый стук.
— Да… Да, мама! Я сейчас! — наконец, выдавила из себя Нэрданель и, сглотнув, отперла.