Из любви к тебе

У мамы в кабинете всегда стояла и стоит Лизина фотография. Лиза около танка. В Косово. Неукротимая, неумолимая, непреклонная, сложная, бесстрашная, всегда там, где страшнее всего, где больше всего нужна помощь: в бывшей Югославии, в Донецке, в Сирии, с бездомными у вокзала, с умирающими в хосписе…

И последняя ее публикация в годовщину маминой смерти заканчивается словами: «До встречи, Вера».

* * *

Я была в консерватории. На концерте памяти Лизы Глинки. Опоздала, но вырвалась.

Я не самый активный ходок в консерваторию-то… Меня столько родители таскали сюда в детстве, что к консерватории (как и по той же причине – к Третьяковской галерее) отношение у меня сдержанное. Обилие музыкальных знакомств и друзей, а также семей, где дети обязательно учились музыке (а самые лучшие из них обязательно ходили в Центральную музыкальную школу при консерватории!) и обязательно были страшно талантливыми, вызывало у меня массу комплексов в детстве. Все эти гости у родителей или родители в гостях у Наталии Гутман, Элисо Вирсаладзе… произносимые с придыханием фамилии: Рихтер и Ростропович… А я пытаюсь там какую-то сарабанду Баха освоить на пианино и ненавижу и Баха, и пианино, и сарабанду, и свои пальцы, и ноты, и маму, которая жарит оладьи на кухне, все слышит и прямо оттуда, с кухни, кричит: третий палец, третий!!! А самая большая радость была, когда моя старшая сестра, Леночка, профессиональный музыкант, обучавшая меня этому мастерству, забеременела и сказала: ну все, Нюта, мне больше нельзя нервничать, заниматься больше не будем… Да благословит Бог мою племянницу, Катьку, которая вытащила меня из этого интеллигентского капкана.

Но походы в консерваторию продолжились. И папа искренне спрашивал меня после концертов: «Какая была валторна, да? А как Наташа сегодня была хороша! А Элисо – это же гениально!» Ох, божечки… Ну, что я могла ответить? Валторна… Чтобы выглядеть достойно и не позорить родителей, которые здоровались и были лично знакомы с большей частью зала, я тихо сидела все концерты и развлекала себя тем, что разглядывала на стенах портреты великих композиторов, стараясь познать логику в последовательности этого портретного ряда: Шуберт, Шуман, Шопен, Бах, Римский-Корсаков, Чайковский, Бетховен… Потом пыталась угадать имя, глядя на портрет… Надо сказать, среди этих великих нет ни одного со счастливым выражением лица… Завораживали меня обычно мягкие движения запястья у скрипачей и еще движения дирижеров. Полы их фраков, широкие взмахи руками, палочка, за кончиком которой было интересно следить глазами, не меняя положения головы, блестящие ботинки, а у некоторых такие очень широкие, как у тореадоров, пояса… Я все время мечтала увидеть дирижера спереди, хотелось понять, как у него меняется в зависимости от движений выражение лица. И еще мне очень нравились объявляльщики и их очень особенная консерваторская манера говорить: исполнЯет… кОнцерт для вИОлончели с ОркестРом… жутко смешно и пафосно, и страшно хотелось потом дома изобразить их…

Короче говоря, не фанат я классической музыки и всю жизнь чувствую себя из-за этого немного ущербной. Вот Цой там, «Наутилус», Земфира, «Ленинград» как-то мне немного понятнее, что ли…

На каком-то этапе я стала ходить в консерваторию намного реже, ссылалась на занятость и посещала только обязательные в семье «Декабрьские вечера» и фестиваль памяти Олега Кагана.

Потом разные музыканты стали приходить в хоспис, к маме, играть для персонала и пациентов. Новогодний концерт Ростроповича в хосписе был почему-то божественный. Нескучный. Совершенно не было потребности разглядывать портреты и с умным видом изучать программку. Когда в хосписе играл Башмет с оркестром, он разрешил пациентам и персоналу хлопать между частями и сказал, что для музыкантов это приятно, и раньше, когда эта музыка писалась, так и было принято. А потом в хосписе был Курентзис с оркестром, и тут я увидела дирижера спереди… Офигеть просто… А Миша Рахлевский вообще разрешал пациентам подирижировать и давал палочку…

Иногда я по-прежнему сопровождала папу в консерваторию и мне что-то нравилось, но все же особенно нравилось, если после концерта папа говорил: какая ж тоска это была, да, Нютк? Но это было редко. А после одного концерта мы вернулись, и папа поставил дома диск, ему подарила и подписала его Наталия Гутман. Соната № 1 Брамса для виолончели и фортепиано. Он включил громко, у него был крутой по тем временам центр Radiotehnika, и я замерла. Меня придавило к полу… Я спросила, а что есть еще у Брамса. Потом мы с ним пошли на Брамса в зал имени Чайковского…

Потом… много было всего потом, но главное, я поняла, что я научилась все же получать удовольствие от классической музыки. Редко, но научилась все-таки закрывать глаза и целиком наполняться звуком, вытесняющим из головы все остальное.