Из любви к тебе

6 августа 2020 года

Умерла Анна Серафимовна Каменева – бессменный мамин помощник в Первом московском хосписе. Она давно уже стала символом этого хосписа и хранителем хосписных традиций. Когда человек работает рядом два десятилетия, ты понимаешь, что он впитал всё – всю историю, все перипетии, все мамины заветы. Анна Серафимовна была таким хосписным талисманом.

Меня поражало, насколько она была тактична, с одной стороны, и тверда – с другой. Это такое очень учительское сочетание, раньше Анна Серафимовна была учителем географии. Не знаю, как и почему она оказалась в хосписе, как начала работать с мамой. Но мама ей совершенно спокойно доверяла абсолютно все, оставляла свой мобильный телефон, и Анна Серафимовна брала трубку и говорила: «Нюточка, это Анна Серафимовна, у Веры Васильевны сейчас совещание/гости/она отдыхает. Что передать? Или просто попросить ее перезвонить тебе?»

Первым человеком, которому я сообщила о смерти мамы, была Анна Серафимовна. Я позвонила ей и попросила уже не ждать маму на утреннюю конференцию. Это на самом деле очень тяжело – быть первым, кто такое слышит. Первым, кто должен дальше все всем передать. Сказать сотрудникам о смерти Веры Васильевны так, чтобы работа не остановилась. И, конечно, для Анны Серафимовны это была невероятная ноша.

Через несколько месяцев после маминой смерти Анна Серафимовна заболела раком. Нам всем в хосписе было как-то совершенно очевидно, что это тот случай, когда рак – результат стресса. Мамы не стало, и самый преданный человек не смог пережить это как-то менее для себя травматично. Она даже сперва лечиться не хотела, но мы ее уговорили. Потом, слава богу, вошла в достаточно устойчивую ремиссию. Но через несколько лет случился рецидив. У Анны Серафимовны была какая-то очень жесткая установка: «Я – как Вера Васильевна, до шестидесяти восьми». Я ругалась: «Ну здрасьте, ну-ка отставить, не надо, первый раз выкарабкались и сейчас сможете!» Когда она отметила свои шестьдесят восемь, мы все очень обрадовались: всё, мистика закончилась, живем дальше.

Но дальше не вышло. До шестидесяти девяти только вышло.

Бывают такие люди – человек-работа. Для которых работа – и есть жизнь. Казалось, что Анна Серафимовна именно такая. Но у нее были дети, внуки, дача, где она сажала потрясающие тюльпаны и привозила в подарок луковицы. И при этом степень ее вовлеченности в дела хосписа поражала всегда и всех. С утра, если идешь и видишь, что она работает, – значит, и хоспис работает. Все нормально.

А еще у нее были два качества, которые сейчас крайне редко встречаются, – порядочность и прекрасное воспитание. Королевская осанка. Всегда с прямой спиной.

Когда уже всем нам стало понятно, что наступили ее последние месяцы, а она все равно каждый день упрямо и честно ходила на работу, я предложила:

– Анна Серафимовна, давайте договоримся, что у вас будет водитель?

– Не нужно, это ваш водитель, Нюточка.

– Ну давайте я поговорю с фондом «Вера», и мы будем оплачивать вам такси! Надо поберечь силы!

– Не нужно ничего оплачивать, я сама буду все себе оплачивать, если нужно. Мне необходимо двигаться, нельзя залеживаться.

– Может быть, тогда вы не будете уезжать домой? Вот мамина комната отдыха, там сейчас все чисто и аккуратно, новая кровать, кондиционер. Оставайтесь на ночь тут, а?

– Не нужно. Что же я за работник, если я не могу передвигаться? Я буду ездить.

Ей первый раз стало плохо на работе где-то за месяц до смерти. Тогда она немного поспала в этой комнате отдыха, потом еще пару дней приезжала, копошилась допоздна, а потом осталась дома, позвонила и сказала: «Ну все, меня можно увольнять, я на работу не выйду, но я навела там порядок, все разложила». Я спросила: «Зачем и почему вас нужно увольнять? У вас больничный». Она сказала: «Решать вам, но можно и увольнять. Я все дела оставила в полном порядке».

С еще одной попыткой предложить помощь я решила приехать к ней домой. Мы же тут в хосписе очень хорошо понимаем, что такое умирать от рака с метастазами в легких. Напрашивалась я довольно долго. Просто в гости, на часок. Привезла цветы, сладости к чаю. Она уже была прозрачная, совсем прозрачная, не могла есть, с трудом сидела. У нее уже были сильные боли, но нас ждал накрытый стол. Никакой спальни и пижамы. Все как положено. Воспитание.

Мы столько раз в хосписе проговаривали вопросы смерти. На ходу, между звонками и чаем для гостей. Особенно когда грянул ковид, а она продолжала ездить на метро. Говорила: «Нюточка, может быть, я сама решу? Может, от ковида как-то спокойнее умирать, чем от рака?»

Она была одним из тех сотрудников, кто отказался уходить на удаленку и самоизолироваться. Последние пару месяцев она все время мне что-то приносила: браслет, который я ей сама когда-то дарила, бусы мамины янтарные, которые мама ей привезла из Литвы, чтобы от щитовидки помогали. Все подаренное мне возвращала. Потом подарила мне картину, которую нарисовала сама, – синюю с зеленым, трава и небо, на память. Она так методично, вдумчиво прощалась.