Из любви к тебе

Пластинки, записи в дневнике, трубку кто-то при мне закурил – папой запахло.

Грибы собирать, чистить, есть, готовить – мама.

Походы, рыбалка, шалаши – Димка Патрушев.

Хохот – Серёга… какой был хохот…

Духи мои любимые – это Алёна Мешкова подарила. Навсегда мой запах. Его уже все знают как мой… а он Алёнин.

Пушкин – мама и ее обожание «Онегина» и неумение запомнить более пары строк подряд…

Покупаю кому-то детские вещи – всегда вспоминаю Лизу Глинку, которая подарила мне гору вещей на рождение Лёвика.

Дальнее путешествие, горячий спор – Саша Романов.

Книги на английском, ГУЛАГ – Вера Ивановна Прохорова.

Математика – дядя Серёжа Травкин.

Цветы в горшках – Эсфирь Соломоновна, соседка.

Яйца крашеные на Пасху – тетя Лиза, соседка.

Шопский салат и пироги с капустой, осетрина, бульон – снова мама.

Шарф когда завязываю – всегда, каждый раз вспоминаю маму. Любой шарф.

Оладушки – бабушка.

Драники – папа.

Поправить картину, которая висит криво, – тоже папа.

Пареные яблоки – баба Маня, моя няня.

Новогодняя скатерть – бабушка.

Гладить и правильно складывать мужские рубашки – мама.

Каша из русской печки, георгины в саду – Анастасия Андреевна Дёмина.

Фраза «Никому не нужна ваша правда» – Юлик Крелин.

Кофта черная вязаная от всех холодов – Зоя Крахмальникова.

Держать все книжки с автографами на отдельной полке – папа.

Бабочки – всегда тетя Надя, хоть живые, хоть брошкой, хоть на обоях…

Слово «хавать»: «Нюточка, хавать будешь?» – дядя Боря Мишкин.

Цирк – всегда и только дедушка Лёня…

Маалокс сладенький от желудка – тоже дедушка Лёня… Не жадничал, всегда давал мне попробовать.

Жемчужные бусы – тетя Света Карабчиевская.

Война, песня про «Катюшу» – дедушка Лёня.

Холокост, фильм «Красотка», заповеди хосписа – Виктор Зорза. Ага, представляете, на фильм «Красотка» он сказал «not my cup of tea»…

Любой день рождения, чей угодно, – дядя Юра Левитанский, он не забывал ни один день рождения, а я забываю все.

Как костер надо разжечь – так сразу баб-Маня Антонычева в голове. Мы у нее всегда дрова для костра тырили…

В бане моюсь – дядя Жора.

Охотничьи рассказы – дядя Коля Сапенков.

Молоко парное – тетя Нина, через дорогу дом.

Если дети что-то врут – всегда вспоминаю, как мама цитировала «Денискины рассказы», «тайное всегда становится явным».

Сны разгадывать – бабушка научила.

Цветы, любые цветы – всегда мама.

Сколько же уже вокруг меня любимых мертвых… не хочу больше.

В хосписе сейчас мамина подруга, и я уже знаю, чем буду ее вспоминать…

Глава 3 Человек в центре

Быть рядом с близким, когда ему плохо

Я всегда знала, как это важно – быть рядом с близким, когда ему плохо.

Я знала это по рассказам мамы, которая всю жизнь считала главным человеком в больнице нянечку. Именно нянечка поднимала больную, тощенькую, ослабленную туберкулезом Верочку и подносила ее на руках к запотевшему окну. Показывала что там внизу, на улице, под серым вильнюсским дождем стоит ее мама Маруся, смотрит на окошки, видит бритую Верочкину голову, машет рукой и улыбается сквозь слезы. Марусины заплаканные любящие глаза дали маме силы выжить.

Я знала это, потому что когда в одиннадцать лет я приходила в себя после первого в жизни наркоза, мне было так страшно, что я отказывалась открывать глаза. И только когда врачи пустили к упрямой девочке маму, и только когда мама взяла меня за руку, а я по очертаниям ее обручального кольца убедилась, что это именно она, я согласилась вернуться в сознание.

Я знаю это по своим детям. Старший, Лёвик, ни на секунду не выпускал меня из поля зрения в коридорах детской больницы, пока было можно… А как только меня все-таки попросили остаться за дверями операционной, он жалобно так спросил, исчезая за поворотом холодного кафельного коридора на блестящей металлической тележке, голенький, с торчащими ребрами: «Мам, а ты? Я дальше один?»

И когда его вернули в палату, взгляд у него был повзрослевший.

Я знаю это по младшему сыну, Мишке, который провел самый важный период для формирования привязанности и стрессоустойчивости – первые полтора месяца жизни – в одиночестве в отделении реанимации, знаю, как трудно нам было снова доверять друг другу после этой разлуки. Он не верил, что я буду рядом, а я – что он не перестанет дышать в любой момент.

«Пустите меня туда! Пустите! Он же ждет меня! Ему плохо там без меня, ему плохо! Скажите ему хотя бы, что я тут, что я пришла, что не уйду никуда! Скажите ему!»

Это я говорила врачам перед глухо закрытой дверью детской реанимации. Я всю жизнь буду чувствовать себя виноватой в том, что мой ребенок был один, среди чужих людей, в страшном помещении, где никогда не гаснет свет, где вокруг от страха даже не плачут другие дети, где все время пикают какие-то приборы и люди ходят в перчатках и масках. А после следующей реанимации, куда меня тоже не пустили, Мишка на некоторое время перестал ходить и говорить. И это был не результат болезни, а результат моего вынужденного предательства.