Дома, у нее в гостях мы наконец откровенно проговорили, как она хочет уйти. Не в хосписе, а дома, в своей постели. В хосписе же работа: туфли, костюм. Отказалась даже от индивидуального поста с той медсестрой, которую сама выберет. Все-таки она заслужила любой вип-сервис. Не захотела выбирать: «Нюточка, вы смеетесь, у нас все медсестры прекрасные. Кого пришлете – того и пришлете. Разве можно из них выбрать?» Другого ответа быть и не могло. Лояльность. Преданность. Воспитание.
Анна Серафимовна захотела, чтобы ей прислали хосписного священника отца Христофора для соборования и причастия. Сказала, что хочет быть похороненной, а не кремированной.
Уходя, я ей сказала: «Знаете, Анна Серафимовна, а вы не будете долго лежать. Вы вообще не сляжете, просто не сможете. Это не ваша смерть».
Так и случилось. Она не слегла, не захотела. Ее стержень, ее воспитание и прямая спина не позволили ей слечь.
Мне кажется, что когда Анна Серафимовна была маленькой девочкой, она всегда ходила в белых гольфах и никогда не пачкалась. И подзатыльников от мамы не получала. Очень правильным была ребенком и правильным выросла человеком.
И в ее болезни и смерти тоже все случилось как-то очень правильно. Тяжело, но правильно. За исключением одного – приходишь теперь в Первый московский хоспис, поднимаешься на второй этаж по центральной лестнице, поворачиваешь налево в первую дверь, а Анны Серафимовны больше нет. Это неправильно. Может быть, отошла куда-то? Или обедает. Когда вернется? Не знаете? Нам тут распечатать, подписать у директора и печать поставить…
Сегодня ночью умерла Алёна Мешкова[49]
. Алёнка. Умерла – какое дурацкое сухое слово про такого теплого и лучезарного человека…Алёна заболела четыре года назад. Она с первого дня знала, что вылечить ее не получится, но общественники же не сдаются… Алёна лечилась и жила полной жизнью. Лечилась и ездила на море, лечилась и работала, лечилась и боролась с нами за «открытую реанимацию», лечилась и моталась по любимым подругам, лечилась и собирала деньги на детей с раком мозга, лечилась и приглашала нас всех в театр, лечилась и душой болела за порядки и регламенты фонда «Круг добра», снова лечилась и писала рабочие эсэмэски в сотни чатов, лечилась и искала директора в Благотворительный фонд Константина Хабенского себе на смену, такого, «чтобы и в теме, и потрындеть мог, и табличку нарисовать», лечилась и спрашивала, как у нас всех дела, лечилась и хохотала, красиво запрокидывая назад голову и смешно морща свой красивый носик, лечилась и влюбляла в себя врачей, лечилась и успевала забежать в гости, передать лот от Хабенского для благотворительного аукциона фонда «Перспективы», лечилась и ничего не забывала, даже поздравить меня с днем рождения сына.
Алёна приехала в хоспис несколько недель назад и продолжила жить. Собирала в палате совещания Правления фонда Хабенского, проводила зумы, слабея, выползала на улицу и кайфовала от погоды, ржала над анекдотами, плакала над тем, что мало успела, грустила, что предстоит расставаться, пела вечерами по зуму с Катькой Гордеевой, ждала приезда подруги, просила хотя бы немного пососать маленькую пельмешку со сметанкой и тартар из тунца, организовала «передачу власти» в фонде, раздавала подарки медсестрам, проговорила с врачом все свои пожелания на конец жизни, переселила хосписных попугаев с противными голосами подальше от пациентских палат (не уверена, что стоит возвращать их назад), ни на минуту не расставалась с подругами.
Как человек живет, так он и умирает. Алёна ушла, окруженная любовью своих потрясающих друзей, рядом с ней до конца был старший брат, наша медсестра держала ее за руку. Алёна спала. Она ушла без боли, без страха, без суеты. Нет, она не смирилась и не сдалась. Она просто невероятно достойно и мужественно приняла неизбежное. Ее чувство юмора не позволило ей унывать, а ее жизнелюбие и уважение к каждому из нас, остающихся, не позволяло ей жаловаться, чтобы у нас не осталось чувства вины.
Потому что как человек живет, так он и умирает.
Сегодня в хоспис госпитализировали мамину давнюю-давнюю подругу. Они подружились еще в 1970 году, а то и раньше. Я смотрю на нее – а вспоминаю маму.
Сколько всего нам остается от любимых людей… Остаются воспоминания о них, остаются их друзья, остаются их вещи, записи, остаются любимые рецепты, от кого-то остается, доставшись по наследству, голос, смех, от кого-то привычки или осанка, кто-то научил вывязывать пятку на носке, кто-то штопать, кто-то водить машину…
Живем, взрослеем и обрастаем благодарностью к тем, кого уже нет. До чего ни дотронусь, о чем ни подумаю, – всюду ушедшие любимые люди.
Делаю перестановки и двигаю мебель – вспоминаю тетю Лилю.
Смотрю на пчел летом, накрываю на стол, ем шарлотку, пью медовуху – вспоминаю Марину Золотухину.
Беру в руки швабру, чувствую запах свежих огурцов – это каждый раз память о Маше Ливинской.
Серьги, любые – это всегда воспоминания о Бэлле Борисовне.
Нитки, коробка с катушками и пуговицами, ножницы, мелок в коробке – это бабушка.