Из любви к тебе

Я знаю это по папе, который провел четыре последних дня своей жизни в реанимации. Папа ни минуты не был один: то я, то кто-то из моих сестер или брат были рядом. Папа знал, что умирает, но он видел, что жизнь его продолжается в детях и внуках, и ему не было страшно.

Пока, увы, право доступа в реанимацию к тяжело болеющему родственнику – это никакое не право. Это воспринимается нами как величайшая награда. А закрытые двери не позволяют думать о том, что врачи за этими дверями борются за жизнь близкого нам человека. Закрытые двери – это всегда подозрения, страхи, недоверие и коррупция.

Именно из-за этого мне с Мишкой несколько лет назад пришлось поехать в Израиль, чтобы там сделать сыну в принципе плевую операцию. Он был у меня на руках, когда ему дали подышать через маску специальным газом, который его очень расслабил. Маску ему предложили на выбор: клубничную, банановую и шоколадную, они такими и были по цвету – розоватая, желтоватая и коричневатая. Он выбрал клубничную, пару раз вдохнул, стал такой расслабленный, милый и добрый, перестал вжиматься в маму. Когда он совсем размяк, его у меня забрали, и дальше в операционной он был без меня.

Когда он еще спал, меня к нему уже позвали. И все то время, когда мы были не вместе, со мной рядом находился студент, а на стене рядом висел экран, на который все транслировалось из операционной. Студент говорил: «Видите, напротив фамилии вашего сына горит зеленая лампочка? Если бы она была желтой, это бы означало, что ситуация напряженная, но у нас такие профессиональные врачи, что они тут же пришли бы, всё бы исправили и лампочка бы тут же стала зеленой. А если бы, не дай бог, лампочка горела красным, то это означало бы, что ситуация критическая, но даже в этом случае не надо было бы волноваться, потому что у нас потрясающая команда медиков, и это сигнал только для них. Это значит, что они должны включить все свои компетенции, подойти к этому операционному столу, к этому ребенку, к этому хирургу и к этому анестезиологу, подключиться, чтобы через пять минут лампочка стала желтой, а еще через пять минут – зеленой».

И он стоял рядом и повторял это все время. Разве на это нужно много денег? Много ума?

У нас в очень многих клиниках сегодня есть возможность из любой операционной транслировать все даже на личный компьютер федеральному министру. Видеосвязь организована на уровне всех районных больниц. Но при этом нет возможности сказать напуганной беспомощной маме, что все нормально…

Я жду не дождусь, когда мы в медицине поймем одну простую вещь: жалобы на плохое отношение или некачественную медицинскую помощь возникают тогда, когда с людьми НЕ говорят. Большинство из нас – будем честны – не разбирается в качестве медицинской помощи. Мы реагируем на то, улыбнулись нам или нет, погладили нас по голове или нет, взяли нас за руку или нет, поплакали вместе с нами или нет. И даже если врач двадцать раз ошибся, мы ему всё простим, если он оставался с нами человеком.

Короче говоря, когда мы с коллегами из разных фондов вместе боролись за изменения в законодательстве и добивались допуска в реанимацию для родственников, – мы знали, зачем мы это делаем. А те, кто нам помогал, удивлялись: а что, у нас не пускают? Хм, странно, а в Европе пускают…

Да, увы, у нас в стране по-прежнему важен не пациент и не его семья, не то, как стресс и одиночество сказываются на выздоровлении. У нас если можно кого-то куда-то не пустить, то надо не пускать. И увы, пока только отдельные прогрессивные медики действительно понимают, что если человек попал в реанимацию, то в помощи нуждается вся семья, а посещение и возможность держать за руку – это терапия.

Конечно, определенные изменения произошли, потому что в больницах есть люди, которые и раньше рады были пускать родственников в отделения реанимации и интенсивной терапии (ОРИТ), но боялись. Боялись руководства, боялись того, что их сочтут излишне либеральными. Но, к сожалению, большинство руководителей медицинских организаций (именно руководителей!) оказались совершенно не заинтересованы в таком допуске. К счастью, сам факт того, что право на посещение реанимации закреплено в законе[50], это уже шанс, что удастся свои права защитить, отстоять.

Но когда ты уже знаешь, что по закону-то можно пустить, а по факту – не пускают, тяжесть каждого такого случая приумножается. Выходит, что это не в стране у нас такие дурацкие правила, а из-за чьей-то косности и самодурства нарушается право конкретного ребенка и конкретного родителя на совместное пребывание. И ужас состоит в том, что я каждый день – каждый день! – получаю из разных регионов страны (Коми, Калининград, Хакасия, Санкт-Петербург, даже Москва) информацию о том, что родителей не пускают к ребенку в ОРИТ.

Чем это оборачивается? Отсутствием доверия к системе оказания медицинской помощи, к институтам власти в целом, тяжелейшими психологическими травмами у людей, которые потеряли своих близких и не сумели с ними проститься. Жизнью с чувством вины. Такое никак не исцелить.