Из меди и перьев

– Вам я нужна? – она раскинула руки. – Так берите меня, сейчас уже жизни не жалко. Остальных отпустите. И Мореллу гоните взашей. С вилами, с копьями. Как и меня, как гонят всех чудищ. Помните, помните это имя, вы его знаете.

Она прикрыла глаза, но не почувствовала ни рук, рвущих ее на куски. Ни цепей на шее, ни даже веревки. А потом шум затих. Стало тихо, так тихо, будто не на помосте она стояла, а снова на том уступе, с которого полетела впервые. В лицо ей дохнул тихий ветер и шелест раздался над ухом. Кая-Марта открыла глаза. Черным-черно было перед ними. У ее любви всегда были черные перья. Взять бы их в горсть, сгрести бы грубо, злобно в охапку, выдернуть с силой, спросить, за что он ее обманул, за что искалечил всю душу. Но перья истаяли, и перед нею снова стоял человек. А толпа все молчала. Что теперь сможет ответить вся эта толпа.

– Любимая, – в голосе этом звучала лишь смерть, ни капли любви не вложил он в то слово. Не было этой капли. Он это теперь не скрывал.

– Морелла, – и руки она опустила. Она младше, она мельче и чище. Ее когти, как сталь, и крылья, как буря, но не побороть ей его в этой битве один на один. Она и не думала.

– Я искал тебя, – его низкий голос ласкал ее, а она ежилась под ним, точно звереныш. – Искал, но ты сама явилась ко мне. Любимая.

– Зачем? Ты не любишь меня, – она отодвинулась.

– Не люблю, – руки Мореллы легли ей на шею, пальцами погладили горло. – Не люблю, не любил – никогда не любил, Кая-Марта. Но каждая из вас станет любимой моей, когда мы отпустим все племя птиц с того дикого острова. Когда мы править здесь будем. Когда человек подчинится, когда он сложит оружие, когда дети его, а не наши будут на острове в клетках, в железных цепях. Ты молода и глупа, Кая-Марта, – он все также гладил ее. – Я это знаю и вижу – я не сержусь на тебя, я не стану тебя убивать, ты не бойся. Ты нашла себе друзей, что ж, это похвально. Скажи, они ведь грозились убить тебя, а я не грожусь. Не лги мне, я знаю. Милая Кая, глупая девочка, – его объятия сомкнулись над ней, точно ночь, она задохнулась от запаха копоти, дыма и кожи дубленой. – Твоя исповедь так чиста и прелестна. Скажи мне, родная, хоть кто-то примет тебя, хоть кто-то откроет здесь дверь? Нет, не откроют. Нынче же ночью вновь придут с вилами, со штыками и факелами. Кая-Марта, что я знал, не мечтала о смерти. Воздух пел в ее волосах, солнце играло на меди тех перьев. На что ты мечтаешь разменять свою медь? На могильных червей? Я знал иную.

Эберт смотрел на темную гору рядом с его хрупкой смертью и знал, что иной давно уже нет в сердце Каи, нет там ни единой надежды, он знал, та ему говорила – но Кая ему улыбнулась, робко, тихо, так кротко-испуганно – а сердце рыцаря рассыпалось в пыль.

– Я тоже знаю иную, – прошептала Кая Морелле, прикрыв глаза и прильнув на мгновенье к руке, что держала ей щеку. – Я помню иную.

Сирин улыбнулся сирину. Только улыбка одна была слишком холодной.

– Вот и умница, – прошептал ей Морелла. Рыцарь стоял рядом, но до него никому дела не было, может и к счастью. Он смотрел на зверя, смотрел в глаза ему – о чем тот думал сейчас? О мести, о страхе, о власти, о личной наживе? О Кае, об этой глупой девчонке – нечаянной убийце – что с ней еще может не кончено? К чему даны таким крылья. Таким бы прясть паутину нить за нитью и травиться собственным ядом. Кая-Марта, ох, Кая-Марта. Много ли счастья успела принести тебе твоя короткая жизнь?

Сирин гладил ее по белым грязным растрепанным прядям. Сейчас она и вправду походила на взъерошенного птенца.

– Теперь ты снова моя и снова со мной.

– Снова твоя, снова с тобой, – светло повторила Кая, и Эберт услышал откуда-то сбоку крик ненависти, сорвавшийся с губ Микаэля. Южанин не ждал предательства, хоть он и южанин. Он слишком добр и слишком наивен. Наивнее рыцаря, что бы тот ни считал.

Кая-Марта подняла свою голову вверх. Сирин грубо оттер пятно сажи с ее бледной щеки. По-хозяйски небрежно.

– Ты не сможешь больше доверять мне, ведь так? – проговорила она; голубые глаза были золотистыми, точно листва поздней солнечной осенью. Тень мимолетно легла на его лицо. Потом он пожал плечами.

– Ты умна, Кая, и дурочкой совсем не была – да, доверять тебе по первости я не смогу. Милая. Отдай мне кольцо. Отдай мне его, я знаю, что оно у тебя, кольцо с твоими перьями, с волей. Протяни его на ладони, сама, мы будем повязаны с тобой навсегда. Это докажет твое послушание, милая Кая.

Рыцарь мог дотянуться до нее, но он это не сделал. Он просто глядел, как хрупкая с тонкими, легкими костями рука Каи-Марты протягивает врагу и убийце ту безделушку. Всего-то стеклянное колечко с пером. Морелла сжал его сперва в кулаке, улыбнулся. Затем надел на мизинец.

– Ты сделала правильный выбор.

– Я знаю, – просто ответила Кая; она улыбнулась ему. – Ты прав, Морелла, я слишком люблю эту жизнь. Слишком люблю это солнце над головой. Люблю, когда ветер с моря приносит прохладу. У меня этого было мало, так мало, Морелла… Оттого я и не смогу это сделать сама.

– Сделать что?

О, она продолжала ему улыбаться.