Из Новгородской губернии

Писано со старинной бумаги, нечанинымъ манеромъ найденной.

Желаю всякому.

Я пригласилъ этого дьячка хать съ собою на озеро, на что тотъ согласился, даже взялъ довольно сходную цну за свою лошадь, и захватилъ для меня тулупъ, а какъ на мн былъ только одинъ полушубокъ, то этотъ тулупъ спасъ меня отъ многихъ бдъ. На ту пору на двор была сильная стужа, да къ тому еще и съ втромъ. Проздивъ съ этимъ товарищемъ по озеру, мы очутились на южномъ берегу Ильменя, около древняго села Ужина [26]. Мн не хотлось возвращаться назадъ, и мы похали на Ужинъ. Мой товарищъ привезъ меня на постоялый дворъ, гд сперва мы вошли въ общую избу, а посл, вроятно по рекомендаціи дьячка, меня попросили войти въ другую чистую избу, чему признаться я былъ радъ, пробывъ на мороз боле 6 часовъ. Тамъ нашелъ я юнкера, квартировавшаго въ этой изб. Мы съ нимъ разговорились, и онъ мн разсказалъ очень много любопытнаго про свою армейскую жизнь. Выслушавъ его, вы врно согласились бы, что самая несчастная жизнь — это жизнь юнкера на вольныхъ квартирахъ. Юнкеру обыкновенно отводятъ лучшую избу въ деревн, но онъ долженъ жить вмст съ хозяиномъ, а хозяинъ смотритъ на этого бднаго постояльца, какъ на самаго заклятаго своего врага: поставь къ нему солдата — солдатъ и дровъ нарубитъ, и воды принесетъ, и длается какъ-будто семьяниномъ, онъ со всей семьей длитъ хлбъ-соль, да длитъ и трудъ; а баринъ, поставленный на квартиру, остается, хоть поганенькимъ, а все-таки бариномъ, и хозяинъ, не смя явно его бранить и длать ему непріятности, старается насолить этому барину сколько можетъ. Разговорившись о жить быть юнкерскомъ, я услыхалъ отъ него слдующее:

— «Былъ я постоемъ на Терёх»; началъ онъ разсказывать: «пришли на село подъ вечеръ, мн отвели, разумется, какъ юнкеру, квартиру хорошую, у богатаго мужика. Немножко осмотрясь, я веллъ хозяйк давать ужинать. Хозяйка не даетъ часъ, не даетъ другой. Я и прикрикнулъ на нее. Гляжу — несетъ моя хозяйка мн ужинъ: какую-то похлёбку, щи-ли, не знаю, только въ черепк. Ну, думаю, здсь раскольники, врно всмъ мірщатъ, помъ и изъ черепка — Хозяйка поставила на столъ черепокъ; а черепокъ этотъ года два не мытъ; я — гршный человкъ, взбсился и отвсилъ хозяйк пощечину одну, другую…. Хозяйка только взвизгнула, да на улицу… А тамъ у нихъ такой колокольчикъ прилаженъ; она въ тотъ колокольчикъ и давай набатъ бить; сейчасъ же собрался народъ; моя хозяйка и пожалуйся имъ на меня:- „Приколотилъ меня, говоритъ: сама не знаю за что.“ Мужики потолковали межъ собой, потомъ отдлились отъ сходки человка четыре (сходка же оставалась на мст), и пришли ко мн. „За что, — говорятъ, — прибилъ ты, твое здоровье, свою хозяйку?“ Я имъ разсказалъ все дло, какъ было. — „Правда?“ спросили они хозяйку. Та молчитъ. Мужики посмотрли, посмотрли на нее и говорятъ ей: — „Пойдемъ же съ нами.“ Мужики пошли впередъ, баба за ними прямо на сходку, тамъ разсказали міру про все, да такую ей встрепку задали!..»

Мы проговорили съ этимъ господиномъ до вечера, по деревенски, довольно поздняго: часовъ до девяти. Въ это время вошли въ избу извощики и ползли на печь грться.

— «Плохо братъ сдлали», проговорилъ одинъ изъ нихъ, ворочаясь на печи.

— «Да что сдлаемъ хорошо-то», отозвался другой.

— «А какъ замерзнетъ?»

Я спросилъ у нихъ, о чемъ они горюютъ?

— «Да вотъ видишь ли, другъ любезный», сталъ говорить одинъ изъ нихъ: «хали мы семь человкъ, у каждаго человка по три лошади. Мятель, падора ты видишь какая на двор, а на озер просто быть нельзя. — У нашего товарища лошади и притомились, нейдутъ. Мы было вс скопомъ и поршили ждать на озер, пока Богъ проститъ. Такъ вишь нельзя: въ ногахъ товарищъ валяется: „Ступайте, братцы, вамъ, говоритъ, изъ-за меня не пропадать!“ Мы такъ и сякъ, туда и сюда: проситъ малый…. Мы и похали.»

Легли спать. Мн не спалось, да и извощикамь тоже: на разсвт пріхалъ отсталый извощикъ на одной лошади, а двухъ лошадей отпрягши привязалъ къ санямъ, да и бросилъ. Извощики вскочили, достали гд-то поштофа водки и сунули въ руки прізжему товарищу. Тотъ приложилъ его къ губамъ, и до тхъ поръ не отнималъ, пока всего полштофа не высушилъ; посл того его положили на печь, накрыли полушубкомъ или, кажется, двумя, дали ему вздремнуть часа два и разбудили. Мятель была страшная: на улицу и днемъ страшно было выдти.

— «Ободняло», оказалъ будившій: «подемъ за возами; я возьму свою лошадь, да онъ даетъ свою да вотъ онъ съ нами на своей детъ.»

Тотъ звнулъ, перекрестился, и сталъ не спша одваться.

— А далеко вашъ товарищъ оставилъ свои возы? спросилъ я.

— «Экой ты, ваше степенство, простой человкъ: въ ту самую падору хочешь версты знать!.. Ильмень отъ Ужина до Пископца двадцать три версты, а теперь и дороги нтъ; можетъ и за Взвалъ захаль!»

— Ну, а какъ возы разобьютъ?

— «Этого сдлать нельзя», утвердительно сказалъ одинъ изъ извощиковъ.

— Отъ чего же?

— «Здсь озеро кругомъ!»

Извощики отправились, а мы съ юнкеромъ сли за чай. Спустя полчаса вернулись провожавшіе, я пригласилъ одного изъ нихъ на чашку чаю.

— Проводили своего товарища? спросилъ я.

— «Проводили, ваше степенство.»