Из окна посольства

 Уже не говоря об интересной экономической системе, которую я видела в действии, меня захватила необъятность Советского Союза, населенного множеством национальностей, живущих под одной властью; захватила необычность типажа, разница в климатических условиях, обычаях, одеяниях, религиях и языках. Советский Союз включает в себя и Европу, Азию, и Ближний Восток и отдаленную Арктику. Я, словно Марко Поло, открыла новую страну, и это путешествие было очень интересно и поучительно для меня. Миновав унылую, поражающую своей тщетой Польшу, мы остановились на час в Варшаве и, наконец, приехали в Берлин. Я похудела на несколько фунтов, ню вид у меня был здоровый, а таким загаром в Берлине никто не мог похвастаться. Я надела пеструю кавказскую тюбетейку и выпрыгнула из вагона. Мои родители не ораву узнали свою дочь, загоревшую до черноты под русским солнцем, да еще в яркой азиатской шапочке!

 Им очень хотелось послушать о моих впечатлениях, а я жадно накинулась на них с расспросами о Германии.

СНОВА В БЕРЛИНЕ

 Мой отец, вместе с другими дипломатами, был приглашен на похороны Гинденбурга. В сопровождении, вернее сказать, под конвоем двух молодых эсэсовцев, он отправился дипломатическим поездом в Танненбург. Потом он рассказывал, что эти молодые люди окружили его всяческими заботами, чуть ли не превратились в лакеев, и ни на одну минуту не оставляли его одного. Не испытывая никакого удовольствия от такого внимания, отец попросил их оставить его в покое. Они удалились, весьма разочарованные, не получив никакого ответа на свои осторожные и, якобы, невинные вопросы. Такие люди вертелись возле всех дипломатов, пытаясь -- весьма неуклюже -- выпытать, как те на самом деле относятся к недавним событиям в самой Германии и за ее пределами.

 Похороны в Танненбурге были одним из самых пышных нацистских "цирковых представлений". По словам отца, эта помпезность и воинственность походили больше на милитаристскую демонстрацию, чем на похороны. Упор был сделан на мировую войну и на ту роль, которую играл в ней Гинденбург, а также на восхваление древней и современной нацистской Германии. Моего отца всегда раздражали и возмущали эти варварски пышные шовинистические церемонии, и он, если уж присутствовал на них, то с величайшей неохотой. Сплошь и рядом он отказывался присутствовать на подоблых торжествах, ссылаясь на здоровье, и эта отговорка была вполне основательной, так как сидеть часами, в любую погоду, выслушивая нацистские агрессорские разглагольствования -- такое физическое напряжение способно измотать кого угодно.

 Мою мать очень утомили и взволновали общественные и политические события этого лета, и мы втроем -- она, мой брат и я -- решили съездить на месяц в Южную Германию.

 Мы остановились ненадолго у красивого озера недалеко от Мюнхена, а оттуда поехали в Обераммергау на празднество "Страстей господних". Через несколько дней к нам присоединился отец, и мы все часами смотрели на бесконечные процессии знаменитой мистерии. На мой вкус это зрелище было чересчур "туристским", а отцу претила нацистская пропаганда, которой они ухитрились пропитать все сцены между Христом и Иудой, намекая на конфликт Гитлера и Рема! Директор нашего отеля, человек вполне интеллигентный, однажды очень удивил меня, заговорив о "предательстве" Рема и о его безнравственности. Я ответила ему, что считаю все эти легенды нелепыми. Он с хитрым видом осмотрелся по сторонам -- не слышал ли кто-нибудь моих слов -- потом пожал мне руку и утвердительно закивал головой, ласково глядя на меня.

 Отцу надо было возвращаться в Берлин, а мы поехали в Вену, Зальцбург и Будапешт. В Будапеште мы встретили одного нашего старого знакомого, венгерца, который взялся показать нам город.

 Мы вернулись в Берлин отдохнувшие, готовые встретить еще один полный событий год. Значение Берлина, как политического центра, все росло и росло.

 Гитлер был всесилен. Он фактически уничтожил влияние штурмовых отрядов, он подавил всякую оппозицию и справа и слева и из центра, занял президентское место Гинденбурга, продолжая оставаться рейхсканцлером. Ходили слухи, что Гинденбург оставил завещание, где в качестве своего преемника указывал на фон-Папена или на кого-нибудь из Гогенцоллернов, к которым он всегда питал слабость. Гинденбург -- посредственный вояка, далеко не безукоризненный, но тем не менее почтенный "кумир Германии", который, вместе с фон-Папеном, отдал Германию Адольфу Гитлеру,-- умер, и умер в самый подходящий для этого момент. Гитлер может не беспокоиться, может не бояться разоблачений. "Легендарное имя" можно использовать, свои собственные честолюбивые планы и чаяния можно преподнести германскому народу устами старика. Гинденбург умер, а его -завещание покоится в кармане хитрого, беспринципного, свиноподобного фон-Мейснера, который, как известно, имеет счастливую способность переживать одно правительство за другим и самым чудесным образом выходить сухим из воды при всех обстоятельствах.