Из Парижа в Бразилию по суше

– Обычное дело! – ответил русский. – Олени способны выжимать в течение нескольких дней предельную скорость, но при том условии, что регулярно, через определенные промежутки времени, будут останавливаться, чтобы поесть. Больше трех часов подряд они не бегут. Сделав сами себе передышку, они вырывают из-под снега мох или ягель. Чтобы отдохнуть и подкрепиться, животным достаточно часа, после чего они тянут сани еще три часа.

– А нельзя ли заставить их пропустить хотя бы одну остановку?

– Это невозможно: если пришло время подкормиться, то – хоть убей – с места они не сдвинутся. Впрочем, не волнуйтесь. Эти замечательные создания еще выносливее собак и, как правило, восемнадцать часов из двадцати четырех находятся в пути. Вы устанете быстрее, чем они.

– Благодаря находчивости Шолема нам удалось удрать от исправника, но опасность снова встретиться с ним по-прежнему велика. Интересно, где мы сейчас? И через сколько времени достигнем Берингова пролива?

– Если подсчеты верны, стойбище, которое мы покинули, расположено в пятистах пятидесяти километрах от Восточного мыса.

– Черт возьми, это так далеко!

– Но олени – надежные помощники. Если считать, что они бегут со средней скоростью четырнадцать километров в час, то мы преодолеем это расстояние за сорок шесть часов, включая время на остановки.

– Нестись быстрой рысью два дня и две ночи, да еще когда есаул следует по пятам, а ты не имеешь возможности подпалить ему усы, – довольно противно!

– Не преувеличивайте его возможностей. Ведь у нас, учитывая состояние, в каком оставил Шолем служилый люд, несколько часов форы. Но если даже и предположить, что отряд быстро отправится в погоню, ему все равно придется следовать за нами на оленях и, значит, и останавливаться время от времени ровно на столько, на сколько делаем это и мы.

– А нельзя ли ехать быстрее, а не по четырнадцать километров в час?

– Можно, но тогда наши олени выдохнутся на полдороге.

– Да, кстати, наше оружие, провизия… Я вспомнил, что в момент отъезда вы воскликнули, что это не наши сани.

– Так оно и есть. То ли каюры не поняли Шолема, то ли они не нашли наши нарты, но, так или иначе, вместо них они запрягли другие.

– Выходит, все наше снаряжение…

– Осталось в деревне. Шолем только что проверил наши припасы. Их немного. Нет ни чая, ни сахара, ни консервов, ни водки, ни печенья.

– Скоро начнем голодать?

– Ну не совсем. В моих санях сорок килограммов тюленьего мяса и несколько мешков снадобья, которое чукчи едят вместо хлеба[72]. Так что не пропадем! Хотя, конечно, мороженая тюленина не столь аппетитна, как барашек.

– И наши карабины остались там.

– Увы, из оружия у нас только револьверы… Но хватит об этом, в дорогу, друзья! Олени уже позавтракали, так что не будем терять времени. Позднее, когда и мы захотим есть, отведаем мясца.

Животные понесли еще быстрее, чем раньше. Подкрепив свои силы и к тому же довольно легко нагруженные, они весело бежали, подбадриваемые возгласами каюров, которые, как и русские ямщики, дают оленям ласковые птичьи имена, только на свой, суровый манер.

Несмотря на неплохую скорость передвижения, часы для путешественников тянулись удручающе медленно. Особенно тяготило одиночество общительных французов: Жюльен и Жак ехали теперь каждый отдельно, только с каюром-якутом, и не могли ни с кем даже словом перемолвиться.

Прошло уже двадцать шесть часов пути, но олени не только не замедляли бег, но, наоборот, вроде бы ускоряли его.

Не будем останавливаться на трудностях, которые приходилось переносить нашим друзьям в течение этого времени. Тут и пощипывание мороза, и затекшие ноги, которые надо было разминать пробежкой, и непривычные для европейцев кусочки мороженой тюленины, соскальзывавшие в пищевод, по образному выражению Жака, как обжаренные на снегу ледышки. Впрочем, в силу обстоятельств, желудку пришлось все же умерить свои претензии и довольствоваться тем, что ему давали.

Беглецы даже не заметили, как пересекли последние реки Азиатского континента – Амгуэму и Нутепсим, замершие под снежным саваном. По их расчетам, они находились неподалеку от Колючинской губы, чуть южнее того места, где этот залив пересекает Полярный круг.

К несчастью, вот уже несколько часов, как тундру укутал густой туман, и Шолем не видел больше вехи, которые расставляют чукчи, размечая дорогу. И тогда на помощь развитой у сына природы интуиции пришел компас.

Время от времени раздавался звонкий треск, словно пушки стреляли в тумане.

Жюльен, хотя и замерз он не знаю как, и желудок его бунтовал от голода, попытался шутить.

– Эй, Жак, – крикнул он другу, – позволь мне все-таки послать проклятье твоей морской болезни: если бы мы сели на пароход первого октября, то уже четыре месяца нежились бы на фазенде Жаккари-Мирим, в рубашках с коротким рукавом, в гамаках и с непременным веером.

– Что угодно, но только не морская качка! – послышалось в ответ сквозь мелодичный звон ледышек, покрывших бороду Жака.