Из первых рук

— Словом, мистер Джимсон, у меня есть к вам предложение. — Так. Все дула на меня. Типичный буржодуй. В Лондоне их пруд пруди. Разъяренное фрачное. Выжидает в засаде. В одной руке — нож, в другой — бомба. Жажда крови прикрыта манишкой. При встрече поклоны, гм-гмыканье, рукопожатия. Пока не загонит в угол. А тогда — когти наружу, и хвать за горло. Куда там бенгальскому тигру!

Предложение мистера У. сводилось к следующему: если я буду искать встреч с Сарой или писать ей, требуя денег, он засадит меня за решетку. Если же я перестану ее преследовать, он готов войти со мной в соглашение.

— Финансовое, — сказал я.

— Разумеется.

— Вы хотите приобрести Сару... за наличные, надо полагать.

— Ничего подобного, сэр. — И он взорвался с дымом и грохотом. Я попал горящей спичкой в пороховую бочку. Что за чудовищная мысль! Он не питает к миссис Манди никаких иных чувств, кроме глубочайшего почтения. Его цель — защитить ее от посягательств некоего негодяя, да-да, сэр, и вымогателя. Что он и намеревается выполнить в любом случае, независимо от того, приму я его условия или нет.

Он скрестил ручки, поднялся на носки и буквально испепелил меня взглядом. Во всяком случае, он очень старался.

— Превосходно. Меня устраивает, — сказал я. — Поскольку вы не просите защитить вас от Сары, или versa vice{47}. Надеюсь, вы не постоите за ценой.

— Фунт стерлингов в неделю. И вы подпишете обязательство не писать миссис Манди и не вступать с нею ни в какие иные отношения.

— Тридцать шиллингов за всю движимость на полном ходу.

— Я не намерен торговаться с такой личностью, как вы. Фунт, и ни пенни больше. Фунт или полицейский участок.

И сколько я ни бился, больше двадцати двух шиллингов и шести пенсов мне не удалось из него выжать. Откровенно говоря, я не выношу людей типа Уилчера. Этих фрачных старого помета, зачатых благочестивыми пуританками от твердолобых консерваторов. Я их побаиваюсь. Они не совсем нормальные. Никогда не знаешь, что они выкинут в следующий момент. Им ничего не стоит снасильничать или убить. Чего им стесняться? Ведь мы для них не люди, не отдельные личности, а Падшая Душа, или Дурной Муж, или Модернист, или Честный Гражданин, или Подозрительный Субъект, или Примерный Налогоплательщик. Они не живут в привычном нам мире, где есть живые существа, и поля, и луна, деревья и звезды, кошки и цветы, женщины, кастрюли, велосипеды и мужчины. Они фантомы, духи. Блуждают, визжа и скрежеща зубами, то есть бормоча себе под нос и тихо вздыхая, в призрачном мире абстракций, переиначиваясь и переплавляясь друг в друга, словно политические партии и религиозные учения.

Все в душе отверсто в бездны Энтатона Бенитона{48}, Где мрак и неизвестность ночи, бесформенной, безмерной, бесконечной, Сухая догма, непримиримая в борьбе с Воображеньем.

Я был рад унести ноги от этого черного скорпиончика, защищенного кольцом адского пламени. При одном воспоминании о нем на моей плешивой голове встают дыбом давно уже выпавшие волосы. Нет, не зря люди придумали религию. Только жесточайшие догматы, высеченные на тяжелейших скрижалях, могут принудить этих дьяволов, этих шайтанов и афритов сидеть в своих бутылях в собственном соку — единственной кислоте, достаточно едкой, чтобы обезвредить их добродетели.

Глава 29

Сара все еще грохотала в погребе ведрами и щетками. Пыталась заглушить житейскими шумами голос совести — обычная чисто женская уловка. Но это навело меня на мысль. Раз она не слышит самое себя, вряд ли она услышит меня. И я тихонько вышел в коридор и толкнул первую дверь.

Но женщине совсем не обязательно слышать, что происходит в ее владениях. У нее есть шестое чувство, особый орган, пониже диафрагмы, засекающий любое вторжение с точностью до пяти миль, прикинься ты хоть братом, хоть сватом. Едва я приоткрыл дверь, как шварк — полетела щетка, дзынь — звякнуло ведро, и Сара собственной персоной взметнулась из погреба, как пламя при взрыве газа.

— Захотелось посмотреть квартиру, — сказал я. — У тебя здесь очень мило.

На самом деле в пыльной комнатушке не было никакой мебели, кроме плетеного кресла, новой тачки и какого-то подобия коврика на полу. И батарея бутылок.

— Гостиная?

— Была бы гостиная, — сказала Сара, вздыхая и сопя, — оставь они мне хоть коврик, хоть креслице.

— Какая славная фотография на камине. Симпатичная бабенка. Кто это?

— Это я. Эта фотография висела в гостиной у Фреда. Она всегда висела у меня в гостиной. У меня была другая такая же в серебряной рамке, но ту украли.

— В серебряной рамке? Той, что ты дала мне для твоей фотографии? По правде говоря, я взял ее назад, Сара. У меня вышли деньги, и я решил, что ты не обидишься.

Сара приняла это известие как положено старой женщине. Только поджала губы и наморщила лоб.

— Хорошо, что у меня было две карточки, — сказала она. — Ведь я снята здесь в подвенечном платье. В том самом, в котором венчалась с тобой. Верно, мне не следует говорить «венчалась». Но, Бог свидетель, я всегда того хотела.