Из песка и пепла

– У меня песок в бутерброде. И такой же песок между пальцами. – И Камилло потряс сперва левой, а затем правой ногой, словно демонстрируя, что да, между пальцами у него действительно сплошной песок.

– Не очень-то забавно, – фыркнула Ева.

– Меня это раздражает. Всюду песок. В еде, в одежде, все натирает, колется и хрустит. Обедать на пляже – так себе удовольствие. Видишь? Что бы я ни делал, некоторых вещей просто не избежать.

В голосе Камилло звучала задумчивость, словно он размышлял над серьезной загадкой или головоломкой. Ева знала, что мысль отца порой ходит окольными тропами, поэтому промолчала, ожидая продолжения.

– Однако весь мой бизнес построен на песке. Песке, соде и извести. Без песка не было бы стекла. Мой отец назвал компанию «Острикой» – устрицей, – потому что устрица берет песчинку и превращает ее в нечто прекрасное. Как и мы. Мы берем песок и превращаем его в стекло.

– Я не знала! Подумать только, дедушка был настоящим романтиком.

– Мы хотим сделать земное прекрасным. Разве не так? – продолжал Камилло, и Ева вспомнила беседу, которая состоялась у них с Анджело на кладбище, когда она объясняла ему суть мицвы.

– Для тебя всё – мицва, – ответила она мягко, беря отца под руку. Глаза ее были обращены к горизонту, а мысли полны Анджело и устрицами. Как бы она ни сопротивлялась, все напоминало ей о нем.

– О, если бы. Я просто устрица, которая прячется в своей раковине и превращает песок в стекло. – В голосе Камилло звучали такая боль и безысходность, что все прочие мысли мигом вылетели у Евы из головы.

– О чем ты, пап?

– На самом деле я не отличаюсь от большинства. Я точно так же надеялся, что все образуется само собой.

– Что именно?

– Мир, Ева. То, в каком он ужасном состоянии. Я думал, достаточно будет исхитриться тут, изловчиться там, отыскать в законах лазейки, подходящие к нашей ситуации. И правда сделал все это. Удержал завод на плаву, сохранил дом, позаботился о тебе, Сантино и Фабии. Но мир не торопится исправляться сам собой. И Италия тоже. Они не исправятся без помощи. Я не могу больше сидеть сложа руки и надеяться впустую. Не могу продолжать прятаться в своей раковине и создавать стекло.

Я должен сделать больше. Мы все должны. Иначе погибнем.

– Папа… – Что-то в словах отца насторожило Еву.

Он поднял на нее полные грусти глаза:

– Я хочу поехать за твоим дедушкой, Ева. У меня долг перед Феликсом.

– В Австрию? Но… разве он не… в лагере?

– Вряд ли немцам нужен немощный старик. Работник из него никудышный. Так что я его выкуплю. Уж в чем в чем, а в торговле я всегда был хорош, ты знаешь. Я съезжу за ним и привезу сюда. А потом Анджело поможет нам спрятать его до конца войны.

– И как ты его оттуда вытащишь?

– «Острика» обеспечивает бутылками множество австрийских виноделен. Я был в Австрии десятки раз, ни у кого и сомнений не возникнет, что я опять еду по работе. При этом я гражданин Италии, мои документы ясно на это указывают. И у меня будут с собой бумаги, подтверждающие, что твой дедушка тоже итальянский гражданин.

– Откуда они у тебя?!

– У «Острики» очень хороший печатник. Помнишь Альдо Финци? Он делает этикетки для бутылок – и превосходные, – а еще новые паспорта для беженцев. Должен заметить, одна из лучших его работ. Я не хотел тебе говорить, прости. Незнание не ранит.

– О боже, папа, – простонала Ева. – Если вас с дедушкой разоблачат, то арестуют обоих.

И отберут завод, если узнают, что ты штампуешь там фальшивые документы!

– Завод мне больше не принадлежит, – ответил Камилло беспечно. – Так что не отберут.

– А синьор Сотело знает?

Джино Сотело был лучшим другом отца и его нееврейским партнером по бизнесу.

– Да. Джино знает. И если со мной что-то случится, надеюсь, позволит Альдо продолжать работу. Это вопрос спасения жизней.

У Евы оборвалось сердце. Ни о ком она не беспокоилась так, как об отце, а теперь он собирался подвергнуть свою жизнь страшнейшей опасности. В глубине души Ева уже не верила, что дедушка Отто жив. Его арестовали, отправили в лагерь, и дядя Феликс лишился последней надежды. Феликса они лишились тоже. Но его они теряли постепенно – шаг за шагом, унижение за унижением, пока у него не осталось ни одной причины не спускать курок.

– Не переживай так. Я скоро вернусь, и вернусь с Отто. Но я не могу его там бросить. Сам он не выберется. Австрийцам запрещено покидать страну, а австрийским евреям уж тем более.

– Папа, не надо. Пожалуйста! Очень тебя прошу.

– Все будет в порядке, я не привлеку внимания. Буду тихим и обходительным, как всегда. Человек-невидимка. Все пройдет гладко, вот увидишь.

– Если с тобой что-то случится, у меня никого не останется. Никого! – И Ева разрыдалась, все же променяв мужество на честность. Она не могла позволить ему уехать.

– Все будет в порядке, – повторил Камилло. – И даже если со мной что-то произойдет, у тебя всегда будет Анджело. Он мне обещал.

В отцовском голосе звучала такая убежденность, словно он мог изменить порядок вещей одной своей волей.