Из песка и пепла

Ей было все равно. Сейчас ее наполняло ненасытное, оглушающее желание, и она сдвинула ладонь Анджело чуть в сторону, чтобы охватить и вторую грудь. Пурпурные наконечники немедленно отвердели. Рука Анджело дрожала, и эта дрожь передавалась и Еве; в животе словно гудела скрипичная струна, которую пытал невыносимо медленным натяжением смычок. Тело вибрировало в возрастающем крещендо, и Ева повела ладонь Анджело ниже, мимо ребер и живота в прикрытую тенями ложбинку между бедер – к той последней точке, где ее рот приоткрылся в судорожном вздохе.

Ева чувствовала, как разрастается там болезненная, тянущая пульсация, словно ее сердце тоже последовало за рукой Анджело. Возможно, дело было в смерти, на волосок от которой она сегодня прошла. Возможно, в постоянной опасности, которая поджидала их за каждым углом. Но в эту секунду ее тело горело от нестерпимой жизни, жажды, нужды, удовлетворить которую могла только твердая ладонь Анджело, и Ева продолжала бездумно вплавляться в нее самым своим средоточием – содрогаясь, раскрываясь, а потом молча распадаясь на осколки.

Анджело не проронил ни звука и не сделал ни единой попытки высвободить запястье из ее хватки – невольный соучастник преступления. Однако затем в колодец времени упала первая секунда, вторая, третья, и горячий туман в мыслях Евы сменился холодящей ясностью. Стоило облегчению от разрядки поблекнуть, как здравый смысл вместе с амбарными замками запретов мгновенно вернулись на свои места.

Блаженство превратилось в ужас. Ева тут же выпустила ладонь Анджело и, отпрянув к стене, скорчилась на краю кровати. Рука взметнулась ко рту, заглушая рыдания. На этот раз она плакала от стыда, раздавленная тем, что она сделала, что он видел, что она заставила сделать его. И все же ее тело тихо пело, внося в раскаяние предательскую нотку.

Ева скорее почувствовала, чем увидела, как Анджело склонился над кроватью. Вновь набросил ей на плечи одеяла, прикрывая наготу и стыд, мягко вытер слезы на щеках, а потом вернул руку на волосы.

– Не плачь, Ева, – прошептал он. – Пожалуйста, не плачь. Я понимаю.

Но она лишь горестней разрыдалась, не в силах поверить его словам. Он обнял ее опять – так, что ее лицо оказалось спрятано в выемке его шеи, а руки зажаты между их телами. Анджело дышал с натугой и ощущался таким напряженным, словно только усилием воли подавлял желание сбежать.

– Прости, Анджело, – простонала она чуть слышно.

– Тебе не за что извиняться. – И Анджело, коснувшись губами влажного виска, продолжил гладить ее по волосам – размеренно, успокаивающе, как когда-то это делал Камилло. – Ш-ш-ш, Ева. Ш-ш-ш. Я понимаю.

Но слезы продолжали падать все равно.

* * *

Так Ева и уснула – спрятав заплаканное лицо у него на плене и с теплой рукой в волосах. Только тогда Анджело позволил себе отстраниться. Тело ныло от неудовлетворенного желания. Левая рука онемела, спина не гнулась после того, как он почти час пролежал, скрючившись неизвестной буквой. Ева не должна была узнать, какой эффект на него оказывала. И о том, что его воля вот-вот грозила рассыпаться в прах.

Он сказал, что понимает, и это действительно было так. Она жаждала соприкосновения с реальностью, которое могли дать только наиболее интенсивные переживания – секс, опасность, боль. Анджело выслушал достаточно исповедей побывавших в мясорубке солдат, которые опускались до самоудовлетворения, секса или еще чего похуже в почти невообразимых условиях. Такая реакция была естественной. Он понимал. И все же ему понадобилась каждая крупица веры и самоконтроля, чтобы не стать соучастником Евы и не воспользоваться ее минутной слабостью. Но он не остановил ее. Не отвел взгляда, как царь Давид от купающейся Батшевы, и теперь подозревал, что заплатит за это свою цену.

Хотя Ева заплатила первой. Она просила у него прощения, а ему хотелось ее благодарить. Анджело терзала эта мысль – позорная и правдивая. Открывшееся ему зрелище было прекрасно – открывшаяся ему Ева была прекрасна, – и он не мог пошевелиться, захваченный оглушающим изумлением, пока она не рухнула в такие глубины стыда и отчаяния, от которых у него самого навернулись слезы.

Он подводил ее снова и снова, но больше не знал, что с этим делать. Не знал, как исцелить ее, или удержать на краю, или спасти. Не знал, как стать тем, в ком она нуждалась. Знал только, что любит ее. Бесконечно и безнадежно.

Анджело тяжело вскарабкался по ступеням и проскользнул в тихую церковь. Зажег свечу, спрятал усталое лицо в ладонях, которые до сих пор пахли Евиными волосами, и выстонал все свои страхи и ошибки, лишь умоляя Господа не отвернуться от него в слабости и принося благодарность Альдо Финци – где бы тот сейчас ни был – за то, что спас жизнь Евы ценой собственной.