Из плоти зла

-- А потом вдруг оказалось,-- скрежет оборвался, экраны погасли и зажёгся свет,-- потом вдруг оказалось, что мы всего лишь... куски плоти, замкнутые в этом бесконечно прекрасном городе, засирающем всё, что ещё не удалось засрать своей идеально сбалансированной экосферой. Мы ни в чём не нуждаемся, кроме самовыражения -- блевать осклизшими ошмётками смысла на себя и друг на друга, и называть это красивыми словами, просто потому, что мы иначе не умеем. Восхищаться по бумажке, восхищаться потому что комиссар Искусства счёл что-то достойным восхищения. Мы все неповторимы. Каждый -- уникальная личность. Словно вилка с одним зубцом. Словно полутораметровый кулёк для семечек в выставочном зале. Словно фотография на целлулоидной плёнке, разумеется, куда более духовной, чем цифра. Словно кусок говна на блюде. И так всё здорово, что не надо смотреть никуда, кроме как в очередную инструкцию по пониманию. А потом вдруг смотришь на что-то настолько простое, что ни одной сволочи в этом проклятом мире не пришло в голову это опошлить и извратить. И понимаешь весь ужас того, что кроме этих крошек, трещинок и плиточек ничего настоящего не осталось. Вся эта куча ненужного, пустого, сволочного и пошлого так оглушительно грохочет, так ослепительно сияет, что, вроде бы больше ничего нет... Но ведь есть! Есть! И я покажу...

Кнопка под большим пальцем, щёлкнув, стала на взвод. Только услышав этот щелчок Евгения поняла, как на самом деле стало тихо в зале.

Хлопок. Одна ладонь комиссара Искусства легла на вторую, в невероятно изящном механическом движении. Словно кто-то нашёл идеальное статистическое среднее всех аплодисментов и вложил его в руки отдельно взятого человека. Хлопок. Натянутая на череп кожа лица комиссара, казалось, готова была лопнуть. Хлопок. Глаза комиссара осветились изнутри светом, похожим на отблеск чёрного экрана.

-- Благодарю,-- сказала она и за её спиной возникло несколько кадавров,-- А теперь, пожалуйста, отдай сюда кнопку.

Евгения ядовито ухмыльнулась.

-- Она срабатывает на размыкание.

-- Действительно,-- кивнула комиссар,-- предусмотрительно. А я-то думала, для чего это вам надо столько электричества.

И в зале погас свет. В темноте Евгения отпустила бесполезную кнопку, кто-то попытался схватить её за руку -- она со всей силы пнула пустоту, потеряла равновесие и упала. Её подхватили и, с гортанным рёвом, приподняли, казалось, под самый потолок.

Вспышка -- сверкнула и превратилась в пылающую картину сумасшествия, заключённого в давно мёртвую плоть. Евгения, лишившись опоры, упала сквозь тающие блики. Под ней что-то хрустнуло и, с задержкой на какую-то долю секунды, боль дала знать, что левая нога сломана. Где-то вверху и чуть в стороне заморгал и погас красный огонёк. И снова -- вспышка.

Всё что было и могло быть стеной предстало в этой чарующей вспышке. Стражи, сквозь смыкающиеся от усталости глаза, вглядывающиеся во враждебную степь. Дыхание расстрельного взвода за спиной. Радостное спокойствие вернувшегося домой из долгого плена -- и многое другое.

Сквозь пролом в стене луч света упал наискось зала и осветил Игоря с деконструктором в руке. А ещё было видно как с перекошенным от боли лицом Евгения, цепляясь за микрофонную стойку пыталась встать на здоровую ногу. И ещё -- что зал был битком набит кадаврами, и комиссар указывала им на Игоря.

А тот, дождавшись пока его оружие перезарядится, навёл ствол на комиссара и нажал на спуск. Евгения ожидала ещё одной вспышки, но комиссар Искусства исчезла, словно на плохо смонтированной плёнке, разом и без следа. Кадавры замерли, тупо озираясь по сторонам. А потом двери зала открылись и внутрь вошла комиссар. И ещё одна, и ещё -- они входили, похожие словно капли воды.

-- Вот и всё,-- сказала одна из них.

-- Справедливость восторжествовала,-- поддержала вторая.

-- Искусство будет таким, каким должно быть,-- заявила третья.

-- Воистину!

-- Потому что мы следуем тем, кто уничтожил Солнце.

-- Вывернул его наизнанку.

-- Нашей иконой...

-- Нашим смыслом...

-- Нашей жизнью.

-- Сначала мужчину.

-- Да. Сначала мужчину.

Игорь выстрелил в наседающих на него кадавров. И успел выстрелить ещё два раза, а потом на него навалились со всех сторон и когда он уже почти лежал на полу, то бросил деконструктор Евгении.

Та взяла в руку оружие и вдруг отчётливо поняла, что именно она должна сделать. С самого того момента, как ощутила в себе чужую память падения в плоть. И перед её внутренним взором почему-то прошли чередой крепыш с гностическим символом на шевроне, и Дит-гончар, делавший вид, что искушает, но, на самом деле, просто издевавшийся над поверженной жертвой, и узор из swastika, казалось, лишившийся смысла, но, на самом деле, достигший своей цели.

Почему-то Евгении бросилось в глаза, что в пересекающем зал луче света озорно и забавно танцуют пылинки, а внутри ствола находится что-то, до боли напоминающее головку пьезо-зажигалки. Это позабавило девушку. И спуск, переделанный из обычного дверного звонка, она нажала, улыбаясь.