Из плоти зла

Иллюзия. Ещё одна иллюзия, и внутри, в огромной, задрапированной чёрной тканью зале, нет ничего, что напоминало бы кабаре. Увеличенные фотографии в оттенках сепии: аляповато-изысканные барышни в кокаиновом макияже, не менее вычурные пары, танец апашей, агонизирующая биомеханика хореографии машин... Отдельные фотопортреты: мужчина в круглых очках, взгляд искажён толстыми линзами, волосы зализаны назад, или вот другой: почти квадратное, тяжёлое лицо, проникающий магнетический взгляд сочится безумием.

Первопроходцы, гении, сумасшедшие. Они, победившие Солнце, обратившие вакханалию света и тени дискретным обращением идеального чёрного и белого. Здесь эти люди были рядом с кафешантанными певицами и танцовщиками. И они были здесь на своём месте.

Друзья заняли места за одним из немногих свободных столиков. Явилась официантка: обнажённая до пояса, в ритуальных шрамах, ореолы сосков скрыты татуированными чёрными квадратами. Она принесла портвейн и гранёные стаканы.

Конферанс, холёный тип во фраке, повёл тонкими усиками и объявил, что сейчас будет выступать непревзойдённая Марлен. Объявил -- и уступил место стилизованной под дагерротип голограмме.

Марлен возникла среди круговерти помех, потускнела на секунду, потом исчезла, потом несколько мгновений в воздухе висела подстроечная таблица, контрастирующая с обстановкой сочностью оттенков и чёткостью линий, и, наконец, снова появилась певица. Она пела что-то про устремлённые в эфир крылья, под музыку, извлечённую из терменвокса и, кажется, парового копра.

Василий обхватил стакан и приподнялся над идеально чёрной столешницей.

--Близится наше время,-- сказал он с обычной своей проникновенной хрипотцой,-- Мы преодолели последний барьер предметного мира. Более не будет связан творец евклидовой геометрией и околодоченными линиями. Долой прокрустово ложе цельночисленной живописи! Да здравствует дробномерное искусство!

--Да здравствует,-- грянули друзья и пригубили вина.

И закрутилось. Кто запомнит эти беседы, такие пылкие, взаболь задушевные и -- бессмысленные? Марлен исчезла, уступив сцену яро жестикулирующему юнцу в нелепом канареечном галстуке, того, в свою очередь, сменила пара, исполнившая "танго смерти", затем выступал некто, щекастый, с растрёпанной шевелюрой и двумя стальными зубами. Он играл на двенадцатиструнной гитаре и орал портовые песенки... Помехи в линии. Шум и мелькание пятен.

--Нет, ну ты послушай,-- раздобревший Аркадий виснет на плечах Романа,-- "Изысканный бродит жираф"... Понимаешь, бродит. Его запихнули в огромную бутыль, он в ней лежит, шея вот так вот,-- тут он показал, как должна изогнуться шея жирафа, если его запихнуть в бутыль,-- и туда дрожжей положили и сверху ещё перчатку. И он там бродит... Понимаешь? Вот так перчатка голосует и шея изогнута и жираф потихоньку перебраживает. А изысканный он потому, что его с огромным трудом изыскали, понимаешь, не каждый жираф...

Роман морщится, пытаясь отвернуться от этого словесного потока, но Аркадий настойчив, во хмелю он чувствует себя непризнанным комиком и сыплет самодельными шутками, которые нехотя слетают с вялого уже языка.

Игорь с Василием обсуждают что-то, касающееся ординаторов и рекуррентных инструкций к оным.

Евгения смотрит мимо них, сквозь кривляющиеся голограммы и висящую на стене фотографию двух красноармейцев, взбросивших руки в подобии римского приветствия. Там, в пустоте, она вдруг замечает нечто не поддающееся описанию. Оно, это "нечто", сложное и угловатое, и, будучи вмещённым в человеческую душу оно упирается острыми углами и причиняет ноющую, находящую волнами боль. Кажется, было какое-то слово, способное описать "нечто", но оно всё никак не желало явить себя.

Далеко за полночь друзья разошлись по домам. Игорь поплёлся провожать Евгению -- та пребывала по обыкновению не в духе и всю дорогу молчала. А её спутник пытался что-то ей рассказывать, но всегда обрывался на середине рассказа, потому как чувствовал, что говорит не то, и что голос у него скрипучий и неприятный, и что он всё делает неуклюже и неправильно. Но иногда Евгения оборачивалась и улыбалась ему своей печальной улыбкой, и тогда Игорю на секунду становилось тепло.

И всё уже собиралось закончиться как всегда, но провожатый вдруг остановил девушку.

--Послушай... у меня. У меня есть подарок для тебя.

--По какому случаю? День счастья и радости?-- пьяная Евгения проявляла жестокость в той изысканной манере, в которой могут быть жестоки женщины к неугодным поклонникам.

--Нет,-- Игорь замотал головой,-- нет... просто подарок.

Он протянул свёрток: серая бумага, шпагат -- никаких изысков.

--Богато,-- Евгения всплеснула руками,-- ну давай посмотрим "просто подарок".

Это, несомненно, был пистолет. Собранный из самых разнообразных деталей, с огромным тяжёлым стволом, перемотанный вдоль и поперёк синей изолентой, с кнопкой от дверного звонка вместо спусковой скобы -- это, тем не менее, был пистолет. И, как полагается оружию, он обладал странным очарованием отложенной смерти, пусть и являясь enfant terrible среди своих собратьев.