Из-под пяты веков

И сама собой запелась у него песня:

Вперёд заре навстречу,

Товарищи, в борьбе

Штыками и картечью

Проложим путь себе.

Ефим перестал петь, когда первые звуки Яшкиного голоса долетели до его ушей. Он не

понимал слов. Не понимал, о чём пот Яшка. Но чистый, звонкий голос внука звучал так

бодро, уверенно...

И вместе с этой бодрой песней его песня – песня старого ненца, песня о прошлом, песня

грустная, песня-рассказ – не могла жить, как не могут жить вместе в одно время день и ночь.

Это сразу почувствовал Ефим, как услышал голос Яшки.

Яшкина песня бодрила даже его, старика. Яшкина песня звала, манила куда-то...

Ефим стянул с головы сюму, чтобы разобрать слова песни. Но шуршали полозья, лаяли

собаки. Мешали слушать.

Хотел Ефим остановить собак, чтобы послушать песню, да боялся: перестанет петь

Яшка, а то ещё и разозлится.

И стало Ефиму даже обидно как-то, что его кровь, его внук Яков Михайлович Лаптандер

поёт песню русаков.

Не стал больше слушать. Стал понукать собак.

А Яшка всё пел и пел. И песня повторялась в горах.

Ефиму стало казаться: не один Яшка поёт, вместе с ним поёт ещё кто-то в горах. И это

было жутко, потому что Ефим верил, как все ненцы, что есть бог гор. Бог гор поёт вместе с

Яшкой русскую песню?

– Тьфу! – плюнул старик на снег и крикнул Яшке: – Перестань.

– Что?

– Перестань горло драть: не пьяный! Я пою, как ненцы. Ты погань поёшь! Как русаки

поёшь. Богов пугаешь.

– Хорошую песню пою. Красивее, чем твоя. Веселее.

Ефим плюется.

– Тьфу,-тьфу, тьфу!.. Вот на твою песню. Мои уши не хотят слушать твоей песни!

Яшка хохочет:

– С пьяными русаками – сам пьяный когда бываешь – тоже поёшь. Только худые песни.

Совсем разозлился Ефим:

– Перестань! Хореем, как собаку, по спине, по голове бить буду!

– У меня тоже есть хорей, – показал Яшка свой.

– Тьфу! – плюнул еще раз Ефим и начал колотить зады ни в чем не повинных собак. Те

завизжали, рванулись – только снежная пыль полетела из-под собачьих ног.

Лениво побежали собаки: устали.

– Надо отдых собакам дать! – крикнул Яшка деду.

Ефим ткнул хореем вперёд:

– Поднимемся вон на ту гору – тогда отдохнем.

Гора близко. Но подъем на гору длинен и местами крут.

Соскочили седоки с санок. Помогают на крутизнах собакам тянуть санки.

У собак вывалились языки: собакам жарко.

Жарко и людям от ходьбы в гору. Сбросили сюмы. Высвободили руки из рукавиц.

– Егэ-э! – кричат на собак и замахиваются хореями.

Жалобно взвизгивают собаки и одолевают, наконец, утомительный подъём.

Ефим воткнул в снег свой хорей. То же сделал Яшка.

Собаки повалились на снег, тяжело дыша.

Ефим отвязал мешок с хлебом.

– Надо поесть немного. Половину пути прошли, а то и поболе.

– Я пить хочу, – сказал Яшка.

– Пей. Или бутылку с водой дома забыл?

– Нет, я чаю хочу.

– На чём чайник согреешь? Снег не загорится ведь.

– Я положил на свои сани четыре полена.

– Но?! Тогда греть будем. А на Карской дров хватит. Плавнику там сколько хочешь. У

меня запасено там в одном месте. Так положено, чтобы снегом не сильно забило. Около дров

там и чум поставим.

Яшка достал сухие поленья, а Ефим набил чайник снегом, развёл на железном листе

огонь.

Скучно сидеть без дела. Особенно, когда есть и пить хочется. И Яшка нашел себе дело:

взял у Ефима бинокль и начал рассматривать окрестности.

Посмотрел на восток – снег. На север – снег. На запад, откуда приехали, взглянул – тот же

снег. На снегу ни единого темного пятнышка. Никаких признаков жизни. Но Яшка был

доволен и тем, что видел.

– Хорошо! – говорил он, глядя в бинокль. – Далеко видно. На высокой горе стоим. Много

маленьких гор видно.

Повернулся лицом к югу и опять прилип глазами к биноклю. Посмотрел секунду-другую

и вдруг весь напружинился.

– Олени, дед! – сказал тихо, но обжигающе.

– Но?!

– Олени... Апой, сиде, неар, тет, самлянг, мат, сиу, синдет... Хабею. Хабею ты1.

Ефим бросил возню с чайником: до чайника ли, когда дикари рядом! Взял у Яшки

бинокль.

– Правда, девять. Не чуют нас и не видят. Еду себе добывают. Далеко от нас.

– А собаки усталые.

– То ничего. Собака – она, как завидит зверя, забывает об устатке. Худо то: на широком

месте ходят. Подойти трудно. Да они сами, кажется, сюда идут? То хорошо бы, как бы зашли

вот тут, в эти угорышки. С маху бы мы их окружили.

– Подождем немного. Может, подойдут? Дай поглядеть. Ты грей чайник, я смотреть буду.

Потом я буду греть – ты смотри.

– Хорошо, хорошо! То все хорошо: ветер на нас, они нас не учуют.

Подбавив несколько раз снега в чайник, Ефим закончил, наконец, кипячение. И опять за

бинокль, на смену Яшке.

– Ты пей. Я погляжу.

Выпил Яшка чашку. Кусок хлеба съел. Не терпится, тащит из рук у Ефима бинокль.

– Дай я... Пей...

Наскоро проглотил Ефим два стакана. Третий стал наливать.

– Побежали! Побежали! – закричал Яшка.

Ефим бросил чайник. Выхватил у Яшки бинокль.

– Испугались чего-то. Бегут на нас прямо. Увидят – уйдут тогда... Под горку, под горку

пошли. Не видно стало.

Оторвал Ефим бинокль от глаз. Яшку за плечо ухватил:

– Вот как сделаем: ты за ту горку поезжай, а я – за эту. Идут прямо. Пойдут между этими