Из-под самана

— У нас одна мать — Россия, — громко произнес теряющий силы Новиков.

— Заткнись! — крикнул офицер.

На его возглас подбежали два долговязых солда та, находившиеся неподалеку.

— Капут твой России и твоему братству, — усмехнулся офицер.— Танки великой Германии вступили в Москву.

Новиков ничего не ответил. Молча повернулся он к алеющему востоку.

За их позицией, сквозь кустарниковые деревца и камыши, виднелось огромное болото, в котором можно было различить башни двух вражеских танков, безнадежно увязших в трясине. Они быстро погружались в желтую жижу и вскоре исчезли, оставив после себя лишь колышущуюся грязь.

Новиков произнес про себя: «Вы думаете, что все эти территории, захваченные вами, ваши? Как бы не так! Развязанная вами война окажется тем болотом, из которого никому из вас не выбраться живым». Повернувшись к офицеру, он ответил:

— Да, ваши танки, может быть, и вступили на землю Москвы. Но вот те уже никуда не вступят. —Произнеся последнюю фразу, Новиков указал на танки, которые исчезли в трясине.

Офицер долго всматривался.

— Немцы уважают смелых врагов. Если я тебя убью, ты не увидишь Россию, побежденную фюрером. А поэтому я подарю тебе жизнь, чтобы ты все это увидел.

Когда вблизи появились два немца в белых халатах, офицер приказал им что-то на своем языке. Те сразу стали осматривать раны Новикова и его товарищей, оказывая им первую помощь.

Всех раненых советских воинов немцы собрали в одну группу, которую отогнали к ближайшей железнодорожной станции.

Раненых пленных несколько дней держали на небольшом клочке земли, наскоро обтянутом колючей проволокой. Потом их затолкали в товарные вагоны, заперли двери и отправили состав на запад.

В вагоне, где оказались Новиков с друзьями, не было места даже присесть. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Воздух был тяжелым из-за запаха, исходящего от ран.

Ни еды, ни питья вот уже около трех суток раневым не давали. Никакой медицинской помощи не оказывалось. Тяжелораненые в такой тесноте умирали. Их трупы не выносились, они стояли среди живых, потому что им некуда было упасть.

Лицо Новикова распухло до неузнаваемости. Его знобило, бросало то в жар, то в холод.

Состояние Пирджана тоже ухудшилось, и он часто терял сознание.

Петр Максимович и Пирджан находились в середине вагона. Когда Пирджан в очередной раз потерял сознание, лицо его стало подобным выстиранному белому полотну. Стоявший рядом военнопленный фельдшер покачал головой.

— Что? — обратился к нему Новиков.

— Ему необходим свежий воздух. Иначе через полчаса этот человек умрет. Хорошо, если бы кто-нибудь из стоящих слева уступил ему хотя бы на некоторое время свое место.

— Зачем уступать место? Вон те умершие были не хуже его и тоже хотели жить... Пусть и он умирает,— раздался чей-то голос.

— Заткнись! Сейчас с тобой рассчитаюсь. — Новиков сделал попытку протиснуться в сторону говорившего.

Пирджану становилось с каждой минутой все хуже. Ему уже не помогало то, что Джумабай усиленно размахивал перед его лицом ладонью. На Пирджана было больно смотреть.

Из последних сил Новиков крикнул:

— Товарищи, однополчане, земляки! Послушайте, родные мои! Наш товарищ в очень тяжелом состоянии. Он сражался до последней капли крови. Ему необходим свежий воздух. Прошу вас, помогите перенести его в конец вагона, где хоть немного можно дышать.

— Давай его сюда, — послышался голос. Раненые с огромным трудом переместили Пирджана в угол вагона.

— Давайте его ко мне,—раздался тот же голос. — Я тут выломал одну боковую доску, здесь дышать полегче.

* * *

Новикова и его товарищей привезли в концентрационный лагерь, находившийся на территории Поль-ши. Шел июль 1942 года.

Дощатые бараки были набиты битком. Пленные располагались на трехъярусных нарах в своей одежде, постелей не было. Из этого ада их отправляли в другие концентрационные лагеря, которых уже было много в разных уголках Европы.

Временами то внутри лагеря, то снаружи раздавались автоматные и пулеметные очереди, им вторил лай собак. Охранники издевались над пленными.

Джумабай и Пирджан выжили, их состояние улучшилось, а Новикову стало хуже. С помощью военнопленных его устроили в лазарет лагеря. Он лежал, не вставая с постели, и не мог есть. Джумабай и Пирджан приходили к нему каждый день.

Однажды, когда они пришли его навестить, Новиков еле слышно сказал:

— Ребята, думаю, что это уже конец.

— Не говорите так, вы выздоровеете, все будет хорошо,—ответили оба солдата.

— Слушайте меня внимательно, — еще тише проговорил Новиков, пошевелив указательным пальцем руки, которую держал Джумабай. — Разговор не о моей смерти, а о другом. Из этого ада, в который мы попали, едва ли кто-нибудь сумеет вырваться. Вряд ли кто-нибудь выживет. И в дальнейшем мы не сможем быть вместе. Но я твердо верю, что при любых испытаниях вы сохраните преданность Родине.

Наступила тяжелая тишина. Все молчали, скрывая друг от друга свои страдания.

Палата Новикова была смежной с кабинетом врача. В этом кабинете, кроме стола и одного стула, имелся еще висевший на стене маленький портрет Гитлера, вырезанный из газеты.