Из прошлого

Очень рано отец порвал с религией и включился в профсоюзное движение. Он стремился к светскому образованию и, не имея возможности для этого, с неистребимой волей и упрямством целые ночи после работы сидел над книгами и сам, без посторонней помощи, добрался до элементарных основ науки. Он изучал математику, физику, был влюблен в астрономию. Звезды, планеты, космос – это была его страсть, которая не прошла даже в зрелые годы. Его любознательность в области техники, изобретений и открытий действительно не знала границ. Мечтатель и фантазер, он всегда ходил с высоко поднятой головой, со взглядом, обращенным к небу, будто хотел там что-то найти.

У меня в памяти осталось лето 1936-го, когда ожидалось полное солнечное затмение. Мой отец ходил возбужденный и с каждым из своих знакомых обсуждал предстоящее событие с таким азартом, как будто оно имело к нему непосредственное отношение. Он потерял покой, рылся в книжках, коптил сажей стеклышки и не мог дождаться 19-го августа, если я не ошибаюсь. Он тогда работал в третьей смене и, придя домой после тяжелой ночи, не отдохнувши, не поевши, схватил свои закопченные стеклышки, вылез на крышу нашего пятиэтажного дома и вместе с дворовыми мальчишками с восторгом наблюдал золотую солнечную корону.

Влюбленный в математику, мой отец часто выискивал интересные задачи из геометрии, приносил домой замысловатые игры, требующие усидчивости, и часто часами ломал над ними голову. Моя мать в таких случаях немного подтрунивала над ним, но отец никого не слышал и продолжал свое дело.

Однако мой отец был не только технарь. Это был человек с разносторонними интересами, любил литературу, театр, выразительно и красиво читал нам все произведения Шолом-Алейхема. Он сам писал песни и некоторые из них опубликовал в Лодзинской еврейской прессе в начале 20-х годов.

У нас дома хранилась баллада отца «Улочка в Балете», напечатанная в «Лодзинской газете». Это была прелестная песня, написанная от всего сердца человеком, выросшим среди бедняков лодзинского гетто. К сожалению, во время войны эта песня затерялась.

Почти к каждому дню рождения мой отец посвящал мне стихотворение. Одно такое посвящение к моему 14-летнему дню рождения у меня случайно сохранилось. Стихи были написаны на обратной стороне почтовой открытки из Ялты, где мой отец отдыхал в 1932 году. Вот они, эти строки:

И – годы бегут незаметно так вдаль,
О – них я жалею, и время мне жаль.
М – оменты, мгновенья дарят они нам,
Э – нергию, смелость – спасибо годам.
Бр – ать главное в жизни, беседовать с ней…
А – х, дайте надежду мне, дайте мне цель!
Н – ету той силы, чтобы сильней
Д – уши моей чувство – еще что святей?

Среди писем моего отца, которые я берегу, как дорогие реликвии, имеется еще несколько стихов, которые он мне посвятил – это для меня были самые лучшие подарки.

Мой отец был страстным любителем музыки, в особенности скрипичной. Он любил брать меня с собой на все праздничные концерты, и я наблюдал, как он, отрешенный от всего вокруг, слушал скрипку. Обладая замечательным слухом, мой отец сам играл на скрипке, правда, довольно примитивно, но надо принять во внимание, что никто не обучал его музыке, он был настоящим самоучкой. Сколько я помню моего отца, он со своей скрипкой никогда не разлучался и очень часто у нас в доме звучали чудесные мелодии еврейских, польских и русских народных песен. Он очень любил играть Грига «Песню Сольвейг». Какую бы работу не делал мой отец, он всегда напевал. Песен он знал много и пел их с выразительным лиризмом. Помню, как я однажды присутствовал в харьковском еврейском клубе на вечере самодеятельности, где на эстраду приглашали певцов из публики, всех желающих, и как неожиданно для меня после нескольких выступлений встал со своего места мой отец и поднялся на сцену. Он пел еврейскую народную песню «Добрый вечер, Брайна» и аккомпанировал ему экспромтом известный в то время еврейский композитор Заграничный. Растерявшись от шумного успеха, мой отец почти сбежал со сцены на свое место, чтобы поскорей смешаться с публикой в зале…

И еще одна слабость была у моего отца – шахматы. В выходные и праздничные дни он мог часами засиживаться над шахматной доской. Стоило кому-нибудь из его друзей и знакомых и даже моих молодых друзей прийти в наш дом, отец тотчас же делал им предложение: «Может, в шахматы?» Его считали сильным игроком, и редко кто из его партнеров выигрывал у него.

Да, редким человеком был мой отец, влюбленный в жизнь с неугасимой жаждой ко всему, что связано с человеческим творчеством.