Из прошлого

Ехать в поезде – это был для меня настоящий праздник. Мое счастье еще увеличилось, когда мы переезжали с одного вокзала на другой: я впервые в жизни сидел в автомобиле, который мчал нас по улицам Варшавы, по широкому мосту через Вислу. До сих пор я видел поезд только в своем учебнике. А тут я еду в нем по-настоящему! Я слышу, как подо мной стучат колеса, мимо пролетают домики, речки, лужайки, леса. Я не могу оторваться от этого зрелища, и к тому же еще время от времени мама сует мне в руку то шоколадку, то вкусный пирожок, который я редко кушал до сих пор – просто, как в раю.

Через несколько часов вечером мы незаметно приехали в Варшаву. Когда мы вышли из вагона, я с удивлением увидел мою воспитательницу из лодзинского детского сада, с которой моя мать все эти годы поддерживала дружеские отношения и которая последние годы жила в столице. Она нас ввела в большой зал вокзала, наскоро о чем-то переговорила с мамой. Нам с братом подарила по красивому ножику с костяной инкрустированной ручкой, по ручному карманному фонарику. Это все было, как волшебство, я был на седьмом небе от счастья.

Отсюда мы поехали в Здолбунов к русской границе, где задержались на целый день из-за разных пограничных процедур. Назавтра мы уже выехали в Шепетовку, где нас ждал папа. Наша встреча была трогательной, но я помню свое разочарование, когда вместо красивых гор и лесов, которые мне снились по ночам, передо мной возникло неуютное, заболоченное местечко. И еще меня удивляло: такие же люди, в таких же одеждах, как в Польше и никто нас не приветствует… Я был просто уверен, что в стране, где все люди – братья, все должны друг друга на улицах приветствовать… Я был также ошарашен тем, что извозчики стегают своих лошадей кнутом точно также как в Польше. Это как-то не гармонировало с моим представлением о гуманизме в новой стране…

Из Шепетовки мы вместе с отцом выехали в Харьков, куда благополучно прибыли 30 ноября 1928 года – в день моего десятого дня рождения.

Время, когда мы стали гражданами России, было очень тяжелым: конец НЭПа, трудности с продуктами… Особенно нам – людям из другой страны, абсолютно не знавшим языка, не успевшим встроиться в новую жизнь и осмыслить свое новое окружение – все казалось странным. Моя мать начала было ворчать, но отец ее успокаивал и пробовал ей объяснять, что происходит. Каждый день он выискивал в газетах строчки, где речь шла о новых стройках, о гигантах-заводах, электростанциях, и с жаром убеждал мать, что существующие трудности временные, что надо набраться терпения, что еще год-два-три и жизнь станет чудесной. Он сам в это фанатично верил. И когда мама высказывала временами недовольство, он тут же разбивал ее аргументы. Он рассуждал: государство обеспечило нас работой, квартирой; наши дети учатся в школе и все пути для учебы и труда у них открыты; мы не слышим больше слово «жид»; мы здесь полноправные люди… Свой оптимизм и патриотизм отец старался внушить всем, кто его окружал.

Иди, знай, что через несколько лет его назовут «врагом народа» и цинично уничтожат, чтобы годами позже, уже мертвого, реабилитировать… Нет, это не ирония судьбы, это ужас судьбы, который совершил переворот и в моей жизни. Но об этом позже.

Вода в часах

Мой отец был очень увлекающейся натурой. Если он за что-то брался, его невозможно было от этого оторвать – пусть хоть гром и молния…

Моя мать со свойственным ей юмором подтрунивала над ним. При удобном случае, особенно тогда, когда отец упирался во что-то, она ехидно ему напоминала: «Велвеле, кажется вода в часах…» Нередко эта реплика помогала, и отец сдавался.

Будучи ребенком, я эту «воду в часах» пропускал мимо ушей. Но, ставши старше, я как-то пристал к маме, чтобы она мне рассказала, о чем идет речь. И она мне рассказала.

Во время Первой мировой войны, оставшись безработными и убегая от голода, мои родители поселились в Плоцке, где в погоне за куском хлеба испробовали десятки профессий: от мощения дорог у немецких оккупантов до подпольного изготовления папирос. Когда моя мама была беременна мною, отец нанялся на лесоповал за несколько верст от города. Как лесоруб, он целую неделю проводил в лесу и лишь на субботу приходил в Плоцк, к семье.

В один из летних дней, в пятницу вечером, возвращавшегося в город отца застал в пути ливень. Вокруг лишь сплошной темный лес и никаких признаков жилья, где можно было бы спрятаться от проливного дождя. И тут вдруг отец вспомнил, что у него в кармане лежат часы – его старые, покарябанные часы, которые переходили по наследству от одного поколения к другому и остались у отца, как у старшего из братьев. Эту семейную реликвию отец оберегал как зеницу ока. Он держал часы в кожаном футляре и никогда с ними не расставался. Боясь, что часы зальет водой, отец разделся и завернул свое сокровище в еще не совсем промокшую одежду. Нетрудно представить себе состояние одинокого голого человека в густом темном лесу в таком потопе.