Из прошлого

Вот в этом самом дворце, как рассказывала мне мама, я впервые увидел при свете масляной лампы огромный мир и «осчастливил» его первым криком. В ту ночь шел снег, и мои родители восприняли это как хорошее знамение. К тому еще я появился на свет в рубашке. Правда большого счастья рубашка эта мне не принесла, но, как говорят, слава Богу. Много раз, в самые критические минуты моей жизни я мысленно обращался к своей «рубашке», в которую мои отец и мать фанатически уверовали, и рубашка меня выручала.

Места для колыбели в нашей комнатке под крышей не было, но мой отец всегда отличался изобретательностью: он откуда-то принес ящик из-под пива, привязал его канатом к крюку в потолке, и, я уверен, что сам Ротшильд в моем возрасте не лучше чувствовал себя в своей золотой колыбели в шелках, чем я в моем качающемся ящике из-под пива, завернутый в тряпье.

Работы в городе не было, и, чтобы как-то прожить, отец мой целыми днями бродил по улицам, ища какой-либо заработок. Что он только не делал! Был и уличным носильщиком, возил повозку с рыбой из Вислы, стеклянную посуду в лавку и даже покойников на кладбище. Вот с покойниками папе не повезло: у него появились конкуренты, и раз даже дело дошло до драки, во время которой каждый тянул мертвеца в свою повозку. Со стеклянной посудой также вышел конфуз; однажды ночью отцу приснилось, что он вез полную повозку со стеклянным грузом и вдруг колесо развалилось, тяжелая повозка перевернулась и драгоценная посуда разлетелась на кусочки. Мой отец во сне поднял такой крик, что все соседи сбежались. Обо всем этом позже с годами рассказывал отец как веселые истории и все в доме катались со смеху, но я себе представляю, как это все выглядело в действительности и что тогда перенес мой бедный отец, едва державшийся на ногах от голода и истощения.

Моя мать в молодости была очень энергичной женщиной. Тотчас после моего рождения, глядя на своего мужа-бедолагу, она нанялась в богатую семью кормилицей. Это немного облегчило положение, но ненадолго, потому что у мамы со временем уменьшилось молоко. Тогда мои родители по инициативе матери взялись за папиросное дело. Это было донельзя рискованное занятие, но на что не идет человек, когда голод царит в доме? К сожалению, мои родители не годились в коммерсанты – они были рабочие по крови. После того, как на них донесли и в наш «дворец» пришла полиция с обыском, закончившимся, благодаря изобретательности мамы (она вовремя спрятала запас табака), благополучным исходом, папиросное дело прекратили. К тому времени закончилась война, и мои родители с двумя крошками на руках возвратились к себе домой в Лодзь, к своему занятию ткацким делом.

Мой детдом

В три года меня вместе с братом отдали в детский сад. Это было детское учреждение, которое существовало на средства лодзинского ткацкого профсоюза, открывшегося недавно для детей рабочих-ткачей. В организации этого детского сада моя мать приняла активное участие, и в течение нескольких лет она была деятельна в его правлении. Для детского сада наняли помещение из трех больших комнат на втором этаже, окна которого выходили на площадь Балета.

Я отлично помню каждый уголочек этого детского сада, который мы называли «детским домом» и он действительно был домом для детей рабочих, которые проводили там в более, чем скромных условиях, свое время с утра до вечера, окруженные истинной любовью чудесных воспитательниц.

Воспитательницами были женщины из зажиточных семейств, которые пришли к рабочему народу бескорыстно помогать в его тяжелом положении. Это были молодые красивые фанатички, которые отдавали нам, детям, свою душу. С этими благородными женщинами сохранилась теплые отношения на многие годы. Когда детсаду не хватало финансов на еду и игрушки, эти женщины выпрашивали у своих зажиточных родителей деньги, лишь бы дети не испытывали никакой нужды. Нередко они приносили из дому одежду или пару ботинок для бедных детей, родители которых лишились работы.

Как дорогую реликвию храню я фотографию нашего любимого бедного детского дома, где между детьми сидят наши воспитательницы – учительницы Наха и Хана – так мы к ним обращались.

Два раза в неделю посещал наш детдом известный в городе педиатр, доктор Айхнэ, который также безвозмездно обслуживал детей. Это был высокий, полноватый нестарый еще человек в пенсне, от которого так и пахло чистотой. Собственных детей, как я узнал годы спустя, у него не было, и всю свою любовь он отдавал своим маленьким пациентам.

Мое знакомство с доктором Айхнэ закончилось большим конфузом. Еще сегодня я не могу об этом вспоминать без стыда. Случилось вот что: во время моего обследования, доктор обратил внимание на мой большой живот – признак английской болезни.

– Картошку любишь? – спросил он меня, голого.

– Да, очень.