Из прошлого

Для нас, детей, это был настоящий рай. Многочисленные черные надгробия с надписями на древнееврейском языке, кроны рябин, высокие пахучие травы. После вонючих сточных канав и мусорных ящиков во дворе тут дышалось так легко, так свободно, что не хотелось оттуда уходить, и мы оставались там до первых звезд на небе. Тогда, наслушавшись рассказов о мертвецах в белых погребальных одеждах, выходящих по ночам из своих могил, мы перелезали обратно через забор во двор, забирались в цыганскую кибитку, которая почти всегда здесь стояла, и рассказывали истории, одна страшнее другой, и почти всегда в самые захватывающие моменты раздавались голоса мам, которые звали домой своих загулявшихся детей. Мы просились у них еще хоть на минуту, еще на одну… Меня звал в таких случаях домой мой старший брат. Но однажды мы против него подняли бунт: как это так? – он старший должен звать младшего (ведь должно быть наоборот – младший должен звать старшего)? Мама его отругала, и ему ничего не оставалось, как прекратить эти крики. Но это его не устраивало. Что он тогда делает? Он выходит из квартиры на лестницу, высовывается из коридора в окошко и кричит на весь двор изо всех сил: «Юма! Мама велела, чтобы ты в эту же минуту пришел домой кушать!!!» В кибитке у нас в ответ раздается хохот, и со смехом мы расходимся, все нехотя, к себе домой.

После школы мы, мальчики, катались на коньках, сделанных нами самими: выстругивали из деревяшек и привязывали их шнурками к ботинкам, или катались с большим удовольствием на примитивных санках, сбитых из нескольких дощечек, с «Синай-горы» – так у нас, мальчишек, называлась горка на Александровской улице, начинавшаяся от разрушенного еще со времен Первой мировой войны немецкой шрапнелью дома № 14. Во дворе этих руин находился ближайший к нам хедер, и, должно быть, название «Синай-гора» придумали сами его ученики, впитавшие в себя библейские легенды о пророке Моисее и горе Синай. Мы, ученики обычной школы или гои, как нас называли во дворе, нередко заглядывали в окна хедера и наблюдали через стекла, как бледные ученики с длинными пейсами и цицес и традиционных еврейских шапочках – кипах – протирали штаны на скамейках над толстыми молитвенниками, и желтый ребе с плеткой в руке время от времени клевал носом и дремал.

Мальчики из хедера с завистью смотрели на нас, свободных птиц, а мы делали им глупые гримасы, дразнили их. Ребе же мы доводили до белого каления; он, разъяренный, с плеткой в руке выбегал во двор и гнался за нами. Но кто нас мог догнать? Зато ученики хедера имели большое удовольствие, глядя на беспомощность своего ненавистного повелителя.

Самые печальные дни у нас во дворе наступали осенью, когда лили дожди. Резиновых галош у нас не было, босиком ведь не пойдешь – и мы сидели дома, или ходили друг к другу в гости, переворачивая комнату вверх дном, выдумывали разные игры или иногда вместе пели песни. Самая любимая песня у нас, мальчиков, была песня о пожарниках, которых мы буквально обожествляли. Мы бывали на всех пожарах, которые время от времени вспыхивали в нашем или соседнем районе. Каждый пожар для нас, детей, был праздником. Мы не могли оторваться от пламени, которое выбивалось из окон, ловких пожарных, которые нас приводили в восторг. Как на крыльях летели они на своих огненных лошадиных упряжках по брусчатке со звоном медных колоколов, и каждый из нас мечтал, как только вырастет, стать пожарником.

Играя однажды в пожарников, наша дворовая ребятня чуть не сделала большой пожар. Это было на зеленой лужайке – кусочке поля в Балете, где заканчивалась улица Файфера-Файферувка – улица, на которой жила еврейская беднота города и среди них преступный мир: воры, мошенники, проститутки и т. д. Детвору туда тянул небольшой кусочек поля, где она могла свободно побегать, поиграть в футбол мячом, сшитым из старого чулка и набитым тряпками. На зеленую лужайку выходила одной стеной и дровяным забором бондарная, где стояли целые пирамиды бочек. Вот здесь возле забора наша футбольная команда решила разжечь большой костер из дощечек и засохших вещей. День был ветреный, и огонь быстро перекинулся на забор, загоревшийся с треском сухих досок. Один из рабочих это заметил и поднял тревогу. А мы, поджигатели, со всех ног разбежались кто куда. Несколько дней мы боялись появляться на зеленой лужайке, а когда через неделю туда пришли, увидели полуобгоревший повалившийся забор.