Из прошлого

Население дома было колоритным как по национальному, так и по социальному составу. Большинство евреев, меньше поляков и несколько немцев. Владелец дома, или, как его по-другому называли, хозяин – пан Гендзелевский – происходил из польской шляхты, богатый владелец нескольких домов в Лодзи и поместья за городом. Это был круглый тип уже в годах, с гладкой, как бильярд лысиной, ослепительно блестевшей на солнце, с маленькими острыми крашеными усиками, которые должны были сделать его моложе, чем он был на самом деле. Жил он на первом этаже в роскошной богато обставленной квартире, которая соседствовала с его пекарней и колбасным цехом, откуда всегда распространялись по всему нашему дому запахи, от которых текли слюни и кружилась голова.

За квартирной платой пан Гендзелевский сам ходил по дому со специальным кожаным кошельком на круглом животе, куда он клал деньги. Не дай бог не заплатить ему деньги вoвремя! Он бывал в таких случаях безжалостным. Я помню, как он однажды среди белого дня выгнал из квартиры бедную вдову с двумя маленькими детьми прямо на улицу под открытое небо. В праздничные и воскресные дни наш хозяин одевал свой черный френч с блестящими отворотами, цилиндр, лакированные ботинки, и весь двор, кто с завистью, а кто с ненавистью наблюдал, как пан Гендзелевский выезжал из ворот на своей роскошной бричке, сидя на самом верху, держа вожжи маленькими ручками в белых перчатках, правя четырьмя огненными черными лошадьми. В бричке сидели две его дочери-красавицы, одетые в праздничные шелковые одежды. Они для меня светились как сказка с королевами и принцессами…

Жители нашего двора дрожали перед своим хозяином, но мы, дети, еще больше боялись сторожа, которого звали между собой «Будайдо-Будиди». Что это означало, я до сегодняшнего дня не знаю. Это был уже довольно пожилой поляк, хромой на одну ногу, его морщинистое лицо украшала редкая бородка. Он носил тяжелые сапоги, на голове – летом и зимой – древний мятый картуз. Всегда злой, он нас, мальчишек, гонял, где бы мы только не игрались. Везде мы ему мешали. Особенно он нас не допускал к помпе, где мы любили баловаться с водой и устраивали фонтаны, нередко он нас угощал своей тяжелой метлой и, несмотря на это, мы ему устраивали, мстя, различные пакости, после которых он совсем зверел.

У нас во дворе жили люди, которые занимались всеми ремеслами, какие только есть на белом свете: сапожники, портные, кожевники, ткачи, извозчики, уличные носильщики, шапочники, мастера делать расчески, базарные маклеры, мелкие чиновники, пекари, слесари, переплетчики, столяры, мясники, трубочисты, канатчики, не перечислить всех… Были среди них мелкие спекулянты, ученики иешив (высших религиозных школ), свахи, люди, занимающиеся таинственными делами, уличные воры и просто бездельники. Редко когда кого-нибудь во дворе называли своим собственным именем или фамилией. Каждый имел прозвище, которое чаще всего отражало его профессию, или какую-либо его особенность: Янкл-мясник, Ицик-портной, Авремл-горбун, желтый Мотл, черная Эстер, толстая Тойба и тому подобное.

Весь день во дворе стоял шум от детей и женщин, которые постоянно ссорились. Раздавался стук ткацких, слесарных и столярных станков, шум от лошадей и повозок и крики уличных торговцев, расхваливающих свои товары, которые громоздились у них на спине. Зимой жизнь во дворе становилась тише. Малые дети со своими мамками сидели по своим квартирам, и через закрытые замерзшие окна голоса и шум заглушались.

Мы, дворовая ребятня, в летнее время с самого раннего утра и допоздна, без устали бегали по раскаленным крышам сараев, карабкались на стены, увлеченные разными играми, в основном, в цурки, пускали змей из разноцветной папиросной бумаги в небо, играли в «полицию и воров», переворачивая в длинных и темных коридорах нашего дома помойные ведра, стоявшие у дверей и распространявшие зловоние. Больше всего нам доставляло удовольствие перемахнуть через высокий кирпичный забор, отделявший наш двор от еврейского кладбища, и оказаться на этом «старом хорошем месте», как все его называли.