Из прошлого

Я не выдержал и вошел в клуб. Моим глазам открылась замечательная картина: молодые люди, между ними взрослые, все бледные, с черными горящими глазами, грязными босыми ногами с остервенением отбивали на качающихся досках пола такт молдаванески[36]. Оркестр, состоявший из скрипача, кларнетиста и барабанщика, разошелся во всю и своей игрой увлек в общем экстазе танцующих. Мне, ошеломленному, казалось, что это всё во сне: голодные, грязные юноши и девушки словно бросали вызов судьбе. Забыв все свои страдания, они ликовали здесь как победители… До сегодняшнего дня я не могу забыть эту картину. Когда танец закончился, все тяжело отдышались и вытерли лица, словно после изнурительной работы. Лишь теперь они обратили свои взоры в мою сторону и начали шушукаться. Я ушел из клуба в приподнятом настроении от только что увиденного. Я так явственно почувствовал силу жизни. В ту ночь я долго не мог заснуть.

В Надушите я задержался ненадолго. Через неделю или две меня перевели работать в Дрокию вместо местной докторши Александры Павловны, уехавшей в Одессу на курсы усовершенствования, и я остался единственным врачом в районном центре, представлявшим все отрасли медицины, начиная от терапии, педиатрии, дерматологии и кончая судебно-медицинской экспертизой.

Трудился я день и ночь без всякого графика. Довольно часто после тяжелого дня работы, лишь только приляжешь, стучат в окно: в соседнем селе нашли убитого, и я обязан вместе со следователем выехать туда. Утром меня уже ждала целая толпа больных в переполненном коридоре амбулатории. Кроме того, что мой опыт медика был ничтожен, я не знал ни слова по-молдавски и ориентировался при обследовании больных в основном по их жестам. Правда, мне помогал местный фельдшер Ефим Никифорович Колдаре, понимавший немного по-русски. Он помогал мне не только как переводчик, но нередко и в медицинских вопросах. Это был опытный фельдшер лет сорока, учившийся в Яссах. В то время как Ефим Никифорович служил в Советской армии, его жена и дочь в конце войны подались с отступающими румынами в Румынию. Таким образом, он остался без семьи. Хотя он был старше меня, мы с ним подружились. Он меня учил молдавскому языку, я его – русскому. Мы также с ним вместе гуляли, когда выдавалась свободная минута, и беседовали на разные темы. Кроме того, я учился у Ефима Никифоровича обращению с медицинской техникой, в которой он разбирался, я бы сказал, виртуозно. Со своей стороны я ему объяснял некоторые теоретические вопросы, к которым он проявлял большой интерес. Ефим Никифорович пользовался у местного населения авторитетом профессора. Больные молдаване свято верили в магическую силу уколов, и в этом отношении Колдаре не имел себе равных. Подтянутый, в коричневом выутюженном костюме, с идеально чистым стоячим воротником, при галстуке, он гордо шагал по улицам райцентра, и каждый с почтением снимал перед ним шляпу.

Дрокия славилась болотами, которые появлялись после малейшего дождика. Мои ноги с характерным чмокающим звуком тонули в черной грязи и, пока я доходил из своего дома до амбулатории, я оказывался весь в грязи, заляпанный до самой шеи – стыдно было перед больными, ожидавшими меня. Ефим Никифорович при любых обстоятельствах на работу являлся в чистых калошах, словно он шел не пешком, а летел. Меня всегда удивляло, как ему это удается.

Первое время я ночевал на диване в амбулатории, но вскоре перебрался жить к хозяину района, председателю райисполкома Андрею Алексеевичу Самозванкину. Это был человек лет сорока, недавно демобилизованный из армии и еще не расставшийся с офицерским мундиром. В Дрокию он прибыл в одно время со мной, семью он пока оставил на Урале, и, как и я, вел холостяцкую жизнь. При посещении нашей амбулатории, узнав, что я без жилья, он пригласил меня к себе. Андрей Александрович занимал просторный одноэтажный дом из четырех комнат. Одну из них с окнами, выходящими в великолепный немного запущенный сад, он выделил мне. Эта комната была для меня оазисом во время моих немногих свободных часов, которые я проводил, сидя над медицинскими книгами или романами Толстого или Достоевского. Сад в серебристом свете полной луны наполнял мою душу сладкими мечтами и светлыми желаниями молодости. Меня радовало, что с каждым днем я приобретал все больше опыта в своей работе. Все явственней чувствовал, что моя помощь важна людям в их страданиях и с внутренним удовлетворением воспринимал благодарные взгляды моих пациентов. Трудно забыть один эпизод, когда бедный крестьянин, желая отблагодарить меня за помощь, вынул из-за пазухи початок кукурузы – все имущество голодного человека – и протянул его мне…

Нередко я оказывался в тупике при постановке диагноза, особенно у детей. Не с кем было посоветоваться, я был предоставлен сам себе. Помогала мне, должно быть, интуиция и моя беспокойная натура, благодаря которой каждый неясный случай заставлял меня до глубокой ночи рыться в моих талмудах… После каждого своего провала, который не минует молодого медика, я сильно переживал и разочаровывался в своих знаниях.