Из прошлого

Жора знал, что шестисот граммов хлеба и мизерного пайка, который я получал по карточкам, не может мне хватать, и он, будучи лучше меня обеспечен материально, с особым тактом, чтобы не затронуть мою гордость, учредил со мной общую коммуну. Моя избранница часто приходила к нам и, глядя, как два холостяка готовят на электроплитке борщ и жарят котлеты, держалась за бока от смеха, но при этом говорила, что таких вкусных блюд она еще никогда не ела.

Как сон пролетели эти счастливые месяцы в Одессе, и с грустью я начинал думать о возвращении в село в мою одинокую комнату. Но жизнь не спрашивает. Прощание с моей суженой было трогательным. Ночью в переполненном грязном вагоне я не прикрыл глаз: перед моим мысленным взором стояла озорная Нюся, и в ушах все звучал ее заразительный смех.

Дрокия меня встретила холодным дождем и грязью до колен. От станции до моей квартиры было не более двухсот метров, но пока я добрался туда с моим чемоданом, в легких туфлях, которые я время от времени терял в глубокой грязи, я увидел «свою бабушку на том свете»[38].

Моя комната, так любимая мною, теперь предстала передо мной как одинокий заброшенный угол. В окно смотрел запущенный сад с голыми деревьями и протянутыми к небу ветвями, словно они на что-то жаловались миру.

На работе меня ожидали невеселые новости: во время моего отсутствия посадили в тюрьму заведующую нашим райздравом. Вместе со своим любовником, нашим бухгалтером, они растратили сто тысяч рублей. Бухгалтеру удалось бежать, как говорят, в Румынию, а его любовница угодила в камеру. Узнав о моем возращении из Одессы в Дрокию, из Соро́к тотчас приехал наш уездный шеф, доктор Белинский, который вызвал меня к себе, усадил и положил передо мной связку ключей – это ключи от здравотдела, возьмите их, кроме вас некому. Видя мое удивление и протест, Белинский меня успокоил и сказал, что это все временно, скоро он пришлет кого-то другого, чтобы заменить меня.

Я никогда, с самых юных лет не чувствовал склонности к административной работе, а сейчас особенно, после того, как я специализировался в дерматологии и хотел заняться поскорее своим делом. В Молдавии открылось тогда широкое поле деятельности для нашего брата. Но как я мог отказать симпатичному доктору Белинскому, обещавшему под честное слово, что через 2–3 месяца он меня кем-то заменит. Положение в районе было ужасным: три года подряд засуха. Голод безжалостно царил в молдавских домах, и каждый день уносил десятки людей. Медицинские учреждения не отапливались, медики уже три месяца были без зарплаты. Я не имел понятия, с чего начинать.

К этому времени пришла из центра директива срочно организовать в селах района питательные пункты и стационары для голодающих дистрофиков. Всю тяжесть этой работы возложили на медиков. Всю зиму, в морозы и метели, днем и ночью, носился я по молдавским деревням и часто, сам голодный, замерзший, помогал фельдшерам организовывать на местах стационары для дистрофиков и питательные пункты. Разъезжать по району в те времена было не так безопасно. По дорогам бродило немало шаек, встречи с которыми не обещали ничего радостного. Мне же пришлось встретиться в заснеженном поле с голодными волками. Чудом моему ездовому удалось избежать опасности. Но я, совсем не большой герой, тогда меньше всего об этом думал; все мои помыслы были направлены на то, как бы быстрее накормить голодных, исхудавших, кожа и кости, детей, не державшихся на ногах. По ночам я долго не мог уснуть, передо мной возникали ужасающие образы голодающих, прошедших днем перед глазами.

Немало мне приходилось вести борьбу с фельдшерами в деревнях, которые на своих пунктах питания воровали муку и выдавали несчастным больным хлеб, похожий на глину, смешанный черт знает с чем. При воспоминании обо всем этом меня и сейчас охватывает ужас. Единственным светлым лучом для меня в то время были письма в маленьких конвертах, которые ожидали меня дома. Это были письма из Одессы, написанные теплой девичьей рукой, и из этих писем я черпал мужество и надежду.

Время тянулось тяжело и мучительно; декабрь, январь, февраль, март… И никаких признаков замены. В конце января 1947 года мне пришлось поехать в Кишинев и выбивать рыбий жир и другие медикаменты для голодающих. От Кишинева до Одессы, как говорится, рукой подать. Как же я мог устоять и не съездить туда хоть на пару часов. И я отважился. После страшных молдавских картин теплая, натопленная комната показалась мне чудесным дворцом из сказки. И надо было так случиться, что в тот день в Одессе выпал невиданный доселе снег, парализовавший движение какого-либо транспорта; таким образом, я остался в плену у моей принцессы на целых три дня. Возвратился я в Дрокию уже женихом.