Из ранних произведений (1835 – 1844)

Рутенберг, у которого уже отняли ведение германского отдела (где деятельность его состояла главным образом в расстановке знаков препинания) и которому только по моему ходатайству передали на время французский отдел, – этот Рутенберг благодаря чудовищной глупости нашего государственного провидения имел счастье прослыть опасным, хотя ни для кого, кроме «Rheinische Zeitung» и себя самого, он опасен не был. Нам было предъявлено категорическое требование удалить Рутенберга. Прусское провидение, – этот despotisme prussien, le plus hypocrite, le plus fourbe[83], – избавило ответственных издателей от неприятного шага, а новый мученик, Рутенберг, научившийся уже изображать с некоторой виртуозностью мученическое сознание – соответствующим выражением лица, манерой держать себя и манерой речи, – использовал этот подвернувшийся случай. Он пишет во все концы мира, пишет в Берлин, что является изгнанным принципом «Rheinische Zeitung», которая начинает становиться на иную позицию по отношению к правительству. Всё это понятно без объяснений. Однако и это обстоятельство также повлекло за собой демонстрации со стороны героев свободы на берегах Шпре, «грязные воды которой омывают души и разжижают чай»^{77}.

К этому, наконец, присоединилось Ваше и Г.[84] отношение к «Свободным», переполнившее меру терпения гневных олимпийцев^{78}.

Несколько дней тому назад я получил письмо от маленького Мейена, преподносящего с большими претензиями свою излюбленную категорию – долженствование. В этом письме он ставит мне вопросы о моём отношении: 1) к Вам и Г., 2) к «Свободным», 3) к новому принципу редакции, а также об отношении к правительству. Я тотчас же ответил и откровенно высказал своё мнение о недостатках их работ, которые скорее усматривают свободу в необузданной, санкюлотской – и притом удобной – форме, чем в свободном, т.е. самостоятельном и глубоком содержании. Я выдвинул перед ними требование: поменьше расплывчатых рассуждений, громких фраз, самодовольного любования собой и побольше определённости, побольше внимания к конкретной действительности, побольше знания дела. Я заявил, что считаю неподходящим, даже безнравственным, их приём – вводить контрабандой коммунистические и социалистические положения, т.е. новое мировоззрение, в случайные театральные рецензии и пр.; я потребовал совершенно иного и более основательного обсуждения коммунизма, раз уж речь идёт об его обсуждении. Я выдвинул далее требование, чтобы религию критиковали больше в связи с критикой политического положения, чем политическое положение – в связи с религией, ибо это более соответствует самой сути газетного дела и уровню читающей публики; ведь религия сама по себе лишена содержания, её истоки находятся не на небе, а на земле, и с уничтожением той извращённой реальности, теорией которой она является, она гибнет сама собой. Наконец, я предложил им, что если уж говорить о философии, то пусть они поменьше щеголяют вывеской «атеизма» (чтò напоминает детей, уверяющих всякого, желающего только их слушать, что они не боятся буки) и пусть лучше они пропагандируют содержание философии среди народа. Voilà tout[85].

Вчера я получил наглое письмо от Мейена, до которого моё письмо ещё не дошло и который забрасывает меня вопросами о всевозможных вещах: 1) я должен заявить, чью сторону я принимаю в Вашем споре с Бауэром, – споре, о котором я ровно ничего не знаю; 2) почему я не пропустил того-то и того-то; угрожает обвинением в консерватизме; 3) газета не должна проявлять сдержанность, она обязана действовать самым крайним образом, т.е. должна спокойно уступить поле сражения полиции и цензуре, вместо того чтобы удерживать свои позиции в незаметной для публики, но тем не менее упорной, проникнутой сознанием долга, борьбе. Под конец в оскорбительных выражениях сообщается о помолвке Гервега и т.д. и т.д.

От всего этого разит невероятным тщеславием Мейена, не понимающего, как это для спасения политического органа можно пожертвовать несколькими берлинскими вертопрахами, и думающего вообще только о делах своей клики. К тому же этот человек выступал с важностью павлина, бил себя торжественно в грудь, ударял по шпаге, что-то болтал относительно «своей» партии, угрожал мне немилостью, декламировал à la маркиз Поза, только немного похуже, и т.п.

Так как у нас теперь с утра до вечера ужаснейшие цензурные мучительства, переписка с министерством, обер-президентские жалобы, обвинения в ландтаге, вопли акционеров и т.д. и т.д., а я остаюсь на посту только потому, что считаю своим долгом, насколько в моих силах, не дать насилию осуществить свои планы, – то Вы можете себе представить, что я несколько раздражён и что я ответил Мейену довольно резко. Возможно, таким образом, что «Свободные» на время уйдут. Поэтому я Вас убедительно прошу помочь нам своими собственными статьями, а также привлечь к этому делу Ваших друзей.

Ваш Маркс