Из ранних произведений (1835 – 1844)

Что было у нас до 1830 года? Теодор Хелль и компания, Виллибальд Алексис, старый Гёте и старый Тик, с’est tout[111]. И вдруг – раскаты грома июльской революции, самого прекрасного со времени освободительной войны проявления народной воли. Умирает Гёте, Тик всё более дряхлеет, Хелль погружается в спячку, Вольфганг Менцель продолжает кропать свои топорные критические очерки, но в литературе веет новый дух. Среди поэтов на первом плане – Грюн и Ленау, в творчестве Рюккерта новый подъём, растёт значение Иммермана, точно так же Платена, но это ещё не всё. Гейне и Бёрне были уже законченными характерами до июльской революции, но только теперь они приобретают значение, и на них опирается новое поколение, умеющее использовать литературу и жизнь всех народов; впереди всех Гуцков. Гуцков в 1830 г. был ещё студентом. Он работал сперва для Менцеля в «Literaturblatt», но недолго; они разошлись во взглядах, Менцель поступил нагло: Гуцков написал пресловутую «Вали» (сомневающуюся)^{98}, а Менцель поднял отвратительный шум, опорочив книгу и приписав самому Гуцкову высказываемые Вали взгляды, и действительно добился запрещения невинной книги. К Гуцкову примкнул Мундт, человек, правда, довольно посредственный, который ради заработка затевал всякого рода литературные предприятия, где он cum suibus[112] помещал ещё статьи других авторов. Вскоре к ним присоединился Бёйрман, остроумный малый и тонкий наблюдатель, затем Людольф Винбарг, Ф. Густав Кюне, и Винбарг придумал для этой литературной пятёрки (nisi erro, anno 1835[113]) название: «Молодая Германия». Ей противостояли: Менцель, которому уж лучше бы сидеть смирно, так как Гуцков именно с этой целью исколотил его до смерти, затем «Evangelische Kirchenzeitung», которая в каждой аллегории видит идолопоклонство и в каждом проявлении чувственности – первородный грех (не называется ли Хенгстенберг этим именем по правилу lucus a non lucendo[114], т.е., может быть, на самом деле он – мерин[115], кастрат, евнух?). Эта благородная братия обвиняла «Молодую Германию» в том, что её представители хотят эмансипации женщин и реставрации плоти, что кроме того они хотят попутно ниспровергнуть несколько тронов и стать папой и императором в одном лице. Из всех этих обвинений обоснованным было только то, которое касалось эмансипации женщин (в гётевcком смысле), да и его можно было применить только к Гуцкову, который впоследствии дезавуировал его (как результат задорной юношеской опрометчивости). Благодаря этому содружеству цели «Молодой Германии» вырисовались отчётливее и «идеи времени» осознали себя в ней. Эти идеи века (как выразились Кюне и Мундт) не представляют чего-то демагогического или антихристианского, как их клеветнически изображали; они основываются на естественном праве каждого человека и касаются всего, что противоречит этому в современных отношениях. Так, к этим идеям относится, прежде всего, участие народа в управлении государством, следовательно, конституция; далее, эмансипация евреев, уничтожение всякого религиозного принуждения, всякой родовой аристократии и т.д. Кто может иметь что-нибудь против этого? На совести «Evangelische Kirchenzeitung» и Менцеля лежит то, что они так порочили честь «Молодой Германии». Уже в 1836 – 1837 гг. у этих писателей, связанных единством воззрений, а не какой-нибудь особенной ассоциацией, ясно определились их идеи; благодаря своим ценным произведениям они добились признания у других, по большей части бездарных литераторов и привлекли к себе все молодые таланты. Их поэты – Анастазиус Грюн и Карл Бек; их критики – прежде всего, Гуцков, Кюне, Лаубе, а среди более молодых – Людвиг Виль, Левин Шюккинг и т.д.; кроме того, они пробуют свои силы в области романа, драмы и т.п. В последнее время, правда, возник спор между Гуцковым и Мундтом, на стороне которого Кюне и Лаубе; у обоих имеются сторонники: за Гуцковым идут более молодые – Виль, Шюккинг и другие, за Мундтом – из молодёжи лишь немногие; Бёйрман, а также молодой, очень талантливый Дингельштедт держатся довольно нейтрально, но больше склоняются к Гуцкову. Мундт в результате этого спора потерял весь свой авторитет; авторитет Кюне значительно пал, ибо у него хватает низости ругать всё, что пишет Гуцков; Гуцков же, напротив, держится очень благородно и большей частью насмехается только над великой любовью между Мундтом и Кюне, которые хвалят друг друга. Что Гуцков чудеснейший, честнейший малый, это показывает его последняя статья в «Jahrbuch der Literatur»^{99}.