Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Впрочем, опять меня понесло в сторону. Итак, война. Помню, еще в начале мая отец предрек: «Когда в наших краях арбузы поспевают, фашисты будут за Днепром». В те дни Гитлер оккупировал Югославию, помог Муссолини расправиться с непокорной Албанией, вошел в Грецию. А до этого была разгромлена Франция, захвачена почти вся Западная Европа. Препятствием к мировому господству остался теперь один Советский Союз. Англия еле дышала под бомбами фашистов, ее падение можно было считать делом решенным, на очереди были мы. Штаты – далеко, а кроме того, они хранили нейтралитет. Японцы – союзники... Кто еще? Только мы. Да и для того, чтобы покорить Альбион, следовало заполучить безмерные российские ресурсы. Чуть не по минутам запомнилось воскресенье – 22 июня 1941 года. Да и одному ли мне?! С кем ни воспоминаешь этот день – у всех то же. С утра ждем грузовик – переезжать на дачу, в Крюково. Отец уже в отпуске. Начало июня я провел у него в поселке Дзержинского. Много было разговоров о войне в Европе, много прогнозов... Сидим. Вещи уложены, а грузовика все нет и нет. Прибежали соседи: в двенадцать важное правительственное сообщение. Включили тарелку. Что? О чем? Речь Молотова. У нас и соседи – те же Марья Ивановна со Степаном Харлампиевичем, папина сестра тетя Настя, еще кто-то... Большая наша комната – полна народу. И непривычно тихо. «Вот и свершилось», – сказал отец, когда репродуктор умолк. Женщины заплакали. Чего это они? Через неделю – побьем!.. И все-таки настроение взрослых, помнивших еще ужасы первой мировой и гражданской, передалось и мне. Вышел во двор. Машины все нет. Во дворе свои настроения, свои стратеги. Побьем! Кто постарше, кому в армию – посерьезнели. Мои же ровесники в один голос: «К августу и памяти о фашистах не останется! Не на тех нарвался!» Действительно, «не на тех»... Только не к августу, а к маю сорок пятого. Ушел я со двора, хотя далеко отлучаться мне было не велено. Около Метрополя, внизу Третьяковского проезда всегда стояли разнообразные киоски: газировка, конфеты, папиросы... Впервые в этот день купил на свои кровные десяток «Дели» за рубль десять. Покуривал и прежде, но все больше в шутку, для эпатажа взрослых, для самоутверждения. Отец, услышав как-то, что видели меня с папиросой, открыл ящик своего стола – он курил «Бокс» – там у него всегда лежал запас, несколько коробок. «Вот, Юрко, хочешь курить – кури, хотя это и вредно в твоем возрасте. Но кури открыто, а не по-за углами, не чинарики. Узнаю – губы оборву. Не хватает еще какую дурную болезнь прихватить от тех окурков». Лет десять мне тогда было. И я гордо отказывался дымить с ребятами в «садочке» – мне, мол, отец и так разрешает. Многие видели сие собственными глазами и не приставали. Не вру. А вот когда собирались у нас гости, и мужчины выходили покурить в коридор (папа никогда не курил в комнате и мне это внушил), я с независимым видом лез в отцовский портсигар и присоединялся к мужской компании. Некоторые тетушки чуть в обморок не падали: ребенок, а дымит! Но мама относилась спокойно. Знала, что не курю. Балуюсь. Пусть повыпускает изо рта дым разок-другой в месяц – большой беды нет... А тут купил целый десяток. И вместе с дружками открыто высосали мы всю пачку возле нашего подъезда.

Грузовик все-таки пришел. И на дачу мы переехали. Поначалу текла вроде бы прежняя жизнь. Купались в озере, ходили по малину, ловили рыбу. А в июле уже таскались в лес за грибами. Но знакомые по Крюкову парни двадцать первого – двадцать третьего годов уходили в армию. Я, как уже писал, привык крутиться среди старших, принимал участие и в проводах... У нас на участке разрослась ирга – огромный куст. Папа еще несколько лет назад, когда дача только строилась, притащил его откуда-то, удобрил, обрезал, – сизая, как бы опушенная инеем ягода была обильной, крупной, с несколько странным вкусом. Как-то один из призывников зашел к нам, я позвал его к кусту, мол, угощайся! А он возьми и обломай ветку. Зачем? – спрашиваю, – ведь там еще столько зеленых. А он глянул на меня исподлобья и буркнул: «Может, зрелых и не дождешься...»