Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Запомнилось, как отпраздновали мы с Васей двадцать четвертую годовщину Великого Октября. Почему-то в этот день в наряд нас не послали, дали передохнуть. От интерната я совсем отбился, всего раза два ходил на уроки в школу на другой край села, а у себя ужинал да завтракал, ну и спал, конечно. А так – всё в пути. А в этот день сидели мы у Васи на сеновале в сарае, дулись в подкидного. В интернате, не ведая о том, что я нынче свободен, выдали мне харчи на дорогу, да с кое-какой праздничной добавкой. Как-никак – труженик. И возник у нас план встретить праздник на всю катушку. К нашей компашке пристало еще человек пять середняковских – васиных приятелей, да пара моих интернатских, что постарше. К полудню отправились мы всей шайкой на промысел. На задах, у гумен, бродило еще много гусей, вот и решили мы изловить сей деликатес. Вася грозился изжарить на костре – пальчики оближете. Но как изловить гуся без шума? А ежели хозяева услышат? Гуси ведь такой гогот поднимают – не подходи! Часа два шатались по-за гумнами: только нацелимся, окружим, а они, гуси, крылья растопырят, шеи изогнут и с шипом и гоготанием в разные стороны. Орут благим матом, словно чувствуют наше намерение. Ой, кто заметит – сраму не оберешься! Мы скорее в кусты. Наконец, однако, отбили пару молодых, тишком отогнали к лесу, словили. Местные пацаны живо посворачивали им головы. Щипать не стали. Только большие перья повыдергали и закопали, чтобы следа не оставить. Забились в овраг, еще посветлу разожгли костер. Середняковские спроворили у матерей пару бутылок самогону, яичек, сала. Разложили на захваченном мешке наш припас: хлеб белый, масло, сахар, копченую колбасу... Костер прогорел. Вася потрошенных гусей яблоками нашпиговал, глиной обмазал – и в горячую золу. На ряднине лук, картоха печеная, огурцы... У костерка тепло. Ждем – слюнки текут. Нас ниоткуда не видать, далеконько забились... И такой пир у нас получился! Пожалуй, все последующие военные годы так вкусно и от пуза я не едал. В одном обмишулились – соли не прихватили. Ели пресное.

Сколько застолий за жизнь пережил, пересидел, перевидел, в каких только пиршествах не участвовал... Не гурман, но хорошо полопать никогда не отказывался. Однако тот середняковский пир нейдет из головы: очень уж вожделен был, сколько раз в голодное время поминался...

Лишь часам к десяти вечера вернулись мы тогда в интернат. А там паника. И нашей троицы весь день нету, и еще пара пацанов исчезла: братишки, одному одиннадцать, другому восемь. Воспитательница ревет – ей за ребят отвечать. Меня в полдень видели, знали, что у Васи пропадаю. И двух моих дружков у него заметили. Сбегали к нему, домашние подтвердили, что мы с Васькой куда-то отправились, сначала на сеновале торчали, а потом смылись всем кагалом. А вот про тех двоих братишек никто ничего толком не знал. После завтрака никто не видел. Правда, соседи по спальне проговорились, дескать, они уже несколько дней сухари сушили, сахар копили. И про то, что домой, в Москву, собираются, кто-то слышал. Начальник – дядя Саша – еще в начале ноября призван был на трудфронт, исполняла обязанности его какая-то женщина из треста – профсоюзница. Прислали ее с приказом подготовить интернат к дальнейшей эвакуации, шел слух – за Урал. А братишки за Урал не хотели. Собрались в Москву, к мамочке. Начальница из сельсовета по всем деревням звонит: не видали ли двух мальчишек, в сторону Москвы идущих? В соседних вроде не заметили. Только к вечеру из деревни, что километров уже за тридцать от Середняково стояла, сообщили: мол, вроде бы проходили такие, какая-то бабка водой поила.