Из теории и практики классовой борьбы

Поступательное движение обособившегося организаторского центра развивалось с большею последовательностью. Организаторы постепенно сдавали в архив прерогативы своего демократического прошлого, постепенно освобождали себя от своих обязанностей по отношению к общине и навязывали общине обязанности по отношению к себе.

Первое время с внешней стороны дело обстояло так, как будто никаких особенных перемен не произошло. Владея средствами производства, организаторы, тем не менее, не присваивали себе всех продуктов производства. По-прежнему они являлись распределителями последних. До сих пор, щедрость, раздача каких-либо продуктов без обязательства отдачи считается, великой добродетелью представителей «благородной касты»; это – не что иное, как отголосок первобытного коммунистического периода. Правда, отголосок этот передает в извращенном виде истинный смысл старинных отношений: то, что в эпоху первобытного коммунизма считалось обязательством, современные господствующие классы обратили в добродетель, в акт автономной доброй воли.

Мало помалу и в первобытной общине раздача продуктов утрачивала свой обязательный характер[11], мало помалу сокращался круг лиц, среди которых организатор находил нужным производить эту раздачу. Первоначально продукты распространялись между всеми решительно членами общины (рода, клина); затем из общей массы выделяются лица, стоящие ближе других к организатору по происхождению или по организационным связям.

Дальнейший этап: управляется безвозмездная раздача. «Организатор» впервые появляется без маски, впервые в категорической форме заявляет о «своих правах – правах безусловного собственника средств производства. Отныне твердо устанавливается принцип: тот, кто владеет на правах частной собственности средствами и орудиями производства, признается собственником и продуктов; а также: тот, кто получил от организатора в пользование (разумеется, временное) те или другие средства и орудия производства, обязан не только их вернуть по принадлежности (такого безусловного обязательства в прежние времена, как мы отмечали выше, не существовало), но и вознаградить организатора-собственника. Таким образом, считается отжившим свой век старое положение обычного права, согласно которому продукт принадлежит тому, кто пользуется тем или иным орудием в момент совершения трудового акта.

Создается нелепейшая, но имевшая в истории столь роковое значение, экономическая фикция, будто в орудиях и средствах производства скрыта какая-то чудодейственная сила, будто орудия средства помимо приложения к ним труда рабочего, сами по себе способны производить. Именно на подобном удивительном предположении обосновывается и право собственника орудия на продукты, производимые при помощи этого орудия.

Спрашивается, как подобное предположение могло сложиться, как могло оно приобрести столь великий кредит и пользоваться этим кредитом почти вплоть до наших дней?

Ответ подсказан нашим предыдущим изложением. Фикция права собственника орудия на продукт, выработанный при помощи этого орудия сложилась под влиянием известных организационно-производственных отношений: первобытной общины. Ход и порядок всех работ определялся организатором. Вырабатываемый членами общины продукт поступал в распоряжение организатора, который его распределял. Средства производства, в свою очередь находились в распоряжении организатора, (который, если требовалось, распределял и их). Общинники повторяли процесс отдачи продуктов в распоряжение организатора из поколения в поколение, иногда на протяжении веков. Таким путем выработалось определенное «психическое приспособление», – определенная привычка; выработался взгляд, согласно которому продукт не является плодом труда каждого отдельного работника, а добывается и получается действием организующей воли[12].

Далее, подобного рода действие организующей воли начинают приписывать орудиям и средствам производства.

Происходит это вот каким образом. Организатор из поколения в поколение распоряжается орудиями. Помимо его указаний и контроля орудия не применяются к делу. Орудие лежит, как мертвый капитал, пока организатор не подаст соответствующего сигнала, не сделает приказания. Но если акт употребления орудия рядовой член общины никак не мог представить себе вне вмешательства организатора, если, так сказать, за орудием, в его представлении, всегда стояла личность организатора, то, естественно, с течением времени мог сложиться своеобразный «анимистический»[13] взгляд на орудия. Орудие начинают как бы одухотворять; в нем как бы кристаллизуется «личность» его владельца. Совершается процесс своеобразной «интроекции». Когда орудие берут у его владельца и употребляют для работы, то этот владелец как бы тоже принимает участие в работе. А участие организатора в работе обходится рядовому члену общины дороговато: И организатору отходит львиная доля продуктов[14].