Из того ли то из города...

Конечно, не такими словами князь объяснился. Короче, но доходчивей. Кстати, что ты там, Алеша, про Аленушку какую-то говорил?.. Кто такая? Сестра Збродовчией? Лад с ней у вас? Вот и славно. Был пир свадебный, его и догуливать будем. Пожалуйте-ка сюда Аленушку… Где вы там, Збродовичи? Здесь ли? Князь вам честь великую оказывает, за Алешу свет Григорьевича сестру вашу сватает. Согласны ли?.. Вот и чудесно… Там как раз на подворье богатырском терем поставлен, для Потыка, ну да он погодит, его следующим женим. А терем тот — молодым.

Сумел князь дело миром уладить, сказать нечего… Так все повернул, что вроде как и обиженных нету. Кроме Михайлы, который ни за что ни про что терема лишился. Ну — он пока в отъезде, ему другой поставят. А князь, тем временем, и ему жену подыщет.

На другой день, к вечеру, Илья к Добрыне пошел. Надо ж как-то дело разрешать. Не век же им теперь с Алешкой друг на друга волками… По-дурному все связалось, ан как-никак, а развязалось. Чем кулаками махать, поначалу договориться как-то… Тем паче, что и кулаками-то уже намахались, побили друг дружку слегка. Интересно, в который уже раз?

Правду в народе говорят: ночная кукушка дневную завсегда перекукует. С Настасьей Добрыня уже помирился, это Илья сразу понял, как в горницу вошел. Иного и не ждал, если честно. Он потому чем свет один за конями к пещерке потайной отправился. Своего особо в конюшне, что для дружины назначена, поставил, а Добрыниного — на двор к нему привел.

Не хотелось Добрыне к Алешке идти, однако ж Илья уговорил. Хотела было и Настасья с ними увязаться, да сказали ей — не чествовать идут пару молодую, а на разговор. Вот как чествовать — тогда пожалуйста. Покачала головой Настасья, как бы опять чего не вышло, ан перечить не стала.

— Ты, главное, поперед меня не лезь, — Илья по дороге выговаривает, — чтоб не как надысь. Я и глазом моргнуть не успел, как ты уже того… рать учинил.

— Да я чего, — слабо отбрехивается Добрыня. — Я ничего… Добрый я нынче. Надысь — иное дело было. Кабы ты не вмешался, не свадьбу б Алешке играть…

— Зазря ты так, — продолжает Илья укорять. — Сам же видел, не своей он волей, княжеской. Тут, пока нас с тобой не было, больно уж все поменялось…

— Своей, не своей, — Добрыня свое гнет, — а жить по совести надобно. Ежели она тебе указ, ты однова живешь, а коли слово княжеское…

Так, препираясь, и добрели до Алешиного терема. Хотя там и брести-то всего ничего: от ворот до ворот камень кинуть. Гостей набилось — не продохнуть. Иные уж от ворот отойти не могут — воротины облапили, поддерживают, чтоб, значит, не упали. И такой это тяжкий труд, что некоторые не сдюжили, рядышком прислонились. Не вовремя пришли, однако ж Алеша, к чести его, из-за стола выбрался, встретил, как полагается. Аленушка его, в пояс кланялась, к честному пиру звала. Ну да не затем Илья Добрыню притащил, чтоб пиры пировать. Успеется.

Присели они на лавку, так, чтоб видно не было, — Илья посередке, кабы чего не вышло. Поговорили. Много чего один другому сказали, потому — у каждого своя правда, — ан то хорошо, что в себе не держать не стали. Осталось, конечно, кое-что на сердце, ну да придет срок — и тому не бывать. Рассказали Илья с Добрыней (больше, конечно, Илья), что с ними приключилось, а Алеша — что в Киеве без них деялось. Ино говорили, ино молчали.

Может, тогда-то и сбылась молва народная? Ну, о братстве, покрепче названого… Новое время наступало, лучшее ли, худшее, а новое.

Не успели богатыри толком пожить спокойно, как князь всем поручения дал. Алеша с ратью к горам подунайским отправился; Добрыня — степняков гонять, с одними замирились, так другие повадились; а Илья — греков обратно повез, с посольством, толмачом Веденей и строгим наказом — доставить в целости и сохранности, чтоб ни один волос с голов посланных никуда не делся. Хорошо ему сказать, а как за ними смотреть-то, коли половина греков — плешивые… Так что случилось у Ильи — с корабля на корабль угодить…

* * *

— И занесло, — продолжал Веденя, — каким ветром Иванища как раз к Костянтину-городу. А там в это время как раз беда страшная приключилась. Осадили город полчища неведомые, тараканы, с самым главным своим тараканом Салтаном…

— Погоди, — Илья спрашивает. — Это ж какие-такие тараканы? Что у нас по избам живут?

Веденя уставился на него, разинувши рот.

— Кто у нас по избам живет?

— Ты ж сам сказал, тараканы.

— Ну, живут, и чего?

— Как — чего? И вот эти самые тараканы целый город осадили?

— Да кто ж тебе сказал — осадили?

— Ты и сказал.

— Когда?

— Да вот только что. Тараканы, мол, Салтаны…

— Ты меня, Илья, чего, несмышленышем мнишь? Я тебе про сарацинов толкую, а ты мне — тараканы!..

— Так ведь ты сам…

— Сказано тебе: сарацины, значит — сарацины, — начал обижаться Веденя. — Это вот как у нас степняки. А главный у них — царь Салтан прозывается. И войска у него, как этих самых твоих тараканов.

— Ладно, — примирительно буркнул Илья. — Чего уж там… досказывай.

Но Веденя надулся, как мышь на крупу.