Из тупика

Басалаго, стоя под забором, вдруг ощутил себя таким маленьким. Таким сереньким. Таким жалким. Конечно, она каждый вечер кутит "У Лаваля" в окружении самых видных людей фронта. Блеск орденов, звон оружия, шальные деньги, уверенные взгляды... "И что ей я? - думал отчаянно. - Кому теперь известен лейтенант Басалаго, бывший народный вождь Мурмана?.."

Автомобиль отъехал. Легкая и стройная, княгиня Вадбольская застучала каблучками по мосткам. Рукою в высокой перчатке она уже взялась за калитку, и тогда Басалаго шагнул из тени навстречу.

- Я вас так долго жду, - заявил покорно.

Вадбольская откинула с лица вуаль, громадная шляпа с цветами венцом охватывала ее пышные золотистые волосы.

- Это опять вы? - спросила рассеянно.

Опустив голову, лейтенант заговорил о любви.

- Если я не отыщу отклика в вашей душе на свою страсть, - закончил Басалаго, - я... Я не знаю, что сделаю!

В мягком сумраке светилась белая блузка княгини, и в этом сиреневом свете, пропитанном приятной речной сыростью, он увидел ее прекрасное лицо с капризными губами. Помадой и вином пахли эти удивительные губы.

- Вы что-то сделаете? - переспросила она со смехом. - Но вы ведь уже сделали, - сказала Вадбольская. - Мне известно, лейтенант, что вы уже вычеркнули мое скромное имя из списков на эвакуацию... Не так ли?

- Я сгораю, - мрачно изрек Басалаго, вспыхивая глазами.

- Не говорите пошлостей... Наконец, это мальчишество, - продолжала княгиня спокойно. - Когда я пойду перед отъездом в эмиссионную кассу менять свои сбережения на британские фунты, то ложь непременно всплывет, лейтенант. А директор кассы, доктор Белиловский, мой большой поклонник, и его даже прочат в министры промышленности при здешнем правительстве... Для вас могут быть неприятности. Зачем вы это сделали? - строго спросила женщина.

- Я не могу отпустить вас... Вот так! Я люблю вас, вы это знаете сами. Мне больно видеть всех ваших поклонников. От большевика Вальронда до монархиста Белиловского... Я буду любить вас! Я буду любить и вашу дочь. Как свою дочь...

- Но вы будете наказаны за подлог.

- Вами?

- Нет, вашим начальством. Однако не буду скрывать: мне, как женщине, даже нравится ваша настойчивость... А если бы я вернулась сегодня позже? Вы бы тоже стояли здесь?

- Стоял бы!

- И завтра будете стоять?

- Буду...

Калитка скрипнула в ночи. Колючие когти шиповника долго цеплялись за мундир. Вот вспыхнул огонь в верхнем окне, а швея все пела и пела, и ее песня плавно лилась вдоль тихой вечерней улицы:

Пойду на берег морской,

Сяду под кусточек.

Пароход идет с треской,

Подает свисточек...

Раздавленный и жалкий, Басалаго уходил прочь, раздумывая: "Если бы мы встретились на Мурмане, где я был в зените славы, все было бы проще. Но меня она плохо знает: я умею настоять на своем, чего бы мне это ни стоило..."

Это верно: лейтенант Басалаго был человеком очень упрямым.

* * *

- Благодарю, ваше превосходительство, на хересе. Но Александр Васильевич воспитали меня на мадере...

Лейтенант Гамильтон выпалил все это и снова выпрямился позади Марушевского (такой молодой и такой щеголеватый).

- Александр Васильевич - это... Колчак?

- Так точно. Я служил на минзагах, когда мы с ним вышли из Моонзунда для постановок против германских крейсеров.

- Вы - Гамильтон... Хомутов? - спросил Марушевский.

- Так точно. Мы, Хомутовы, пришли на Русь при царе Алексее Михайловиче из Англии как Гамильтоны... Можете звать меня как угодно: Хомутов или Гамильтон, - это одна и та же фамилия, хрен редьки не слаще, ваше превосходительство...

Номерной миноносец - под британским флагом, но с русской командой шпарил на шестнадцати узлах среди каменистых луд Поморья. По левому траверзу блеснули купола Соловецкого монастыря, вдали - прямо по курсу уже обозначился Кемской берег. На полубаке эсминца, под самым мостиком, в глубоком кресле, наслаждаясь пейзажем, сидел Марушевский, спешащий на свидание с Маннергеймом. Лейтенант Гамильтон (по-русски - Хомутов) сопровождал генерала как военно-морской советник...

Тонкий нос эсминца со звоном рассыпал впереди себя подталые льдины последние льдины в этом году. Дни стояли уже жаркие, лето установилось замечательное. С мостика стучали выстрелы, - офицеры забавлялись стрельбою по тюленям. На корме красовался автомобиль генерала, на котором Марушевский должен пробраться по лесам Карелии до Хельсинки. А из кабины автомобиля с неудовольствием обозревал природу шофер генерала Палкин, потомок славных на Руси трактирщиков...

Прибыли. Швартовались скверно: трах! - форштевнем в причал; даже сваи, подмытые работой винтов, всплыли наверх, вырубленные из фунта. А, чего тут жалеть, коли война!