Из тупика

Охваченные отчаянием, напролом валили к последнему морю колчаковские эшелоны. В середине января, ровно в полночь, на станции Иркутск в ярко освещенный вагон Колчака рванулись мятежные тени. Вдоль коридора пробежала стройная сестра милосердия:

- Сани! Боже, это за тобою... - и припала на грудь адмирала. Холодные искры глаз и блеск вороненых стволов.

- Вы адмирал Колчак?

- Да. Я - адмирал Колчак...

Через лед Ангары, завернувшись в шубу, навсегда уходил "верховный", а над головою адмирала, прочеркивая темноту сибирской ночи, рушились с неба полыхающие звезды...

А в унылой ревельской гостинице "Коммерс" сидел в халате генерал Юденич и читал своей жене очередной французский роман. Хорошо читал - с выражением, как учили его еще в гимназии. Совсем недавно Юденич распустил свою армию, разгромленную под Петроградом... Дверь в номер - на самом интересном месте романа - вдруг открылась, и во главе с бандитом Булак-Балаховичем ворвались к нему офицеры - ничего не прощавшие.

- Вы генерал Юденич?

- А что вам угодно, господа?

- Вы арестованы... как преступник, ибо, разглядывая Петроград с Пулкова, могли бы и взять его!..

А по заснеженным степям Южной России с песнями катилась к морю надежд и прощания трижды разбитая армия Деникина... Деникин во всем обвинял наглеца барона Врангеля... Он его сожрет, он его перекусит, он его... выслал за границу! Скоро он его простит, вернет обратно и вручит Врангелю свою армию; Деникин сам скоро уйдет в отставку и уедет за границу...

И вот теперь, когда "верховного" не стало, когда каждый сам по себе, генерал Миллер почувствовал, что руки у него развязаны. Своим штабным умом он понимал, что все кончено. Уехать никак нельзя: корабли вросли в лед, а в лесу снега выше пояса... Казалось бы, единый фронт антибольшевизма надо укреплять. Работать и работать! Рука об руку! А вместо этого члены его правительства, ссылаясь на "чрезмерное переутомление", сложили свои портфели к его ногам... А вокруг - лед, снега, мороз!

- ...хорошо, - повторил Миллер, сатанея от ярости, - я уже сказал и еще раз говорю вам: я согласен теперь на введение восьмичасового рабочего дня... Чего вы еще от меня хотите?

Зал шумел... Ах, какой это был чудесный зал! Когда-то здесь строились выпускники Технического училища Петра Великого; буйно выплясывали в конфетти и серпантине купеческие банкеты; губернаторы давали здесь в старину балы заезжим великим князьям и знатным ревизорам из сената, - и тогда женские плечи нестерпимо сверкали под сиянием люстр... А теперь бедный генерал Миллер стоит лицом в этот галдящий зал, битком набитый земцами и эсерами, и, кажется, трибуну его тоже окружает лед. Наклонив голову, Евгений Карлович слушает гул голосов. Хотя бы выяснить - какое крыло оппозиции сейчас его критикует: левое или правое? Одно ясно: его диктатуру порицают. За что бы вы думали? Ужасно порицают за "отрыв от народных масс". Конечно, обвинение серьезное. Евгению Карловичу будет трудно оправдать себя...

- Тихо! - гаркнул Миллер. - Есть еще два портфеля для эсеров.

- Какие?

- Первый - в кабинете народного просвещения.

- А второй?

- Агитации и пропаганды! Ваше красноречие не пропадет даром!

Поднялся над залом матерый эсерище, весь в коже.

- Не брать портфелей у диктатора Миллера! - заорал свирепо. - Кто возьмет - того прихлопну именем партии. Входя в правительство, мы тем самым делаемся ответственными за все то, что творилось на севере за годы интервенции и диктатуры... Вашей диктатуры, генерал Миллер!

- Одну минутку, - сказал Миллер. - Я сейчас... одну минутку!

Он проскочил за сцену, налил в стакан коньяку, выпил его без закуски и вылетел обратно на трибуну.

- Итак, - сказал Миллер, освеженный, - я вас слушаю... В чем вы, господа, смеете меня обвинять?

- Мы требуем...

- Чего? - рявкал сверху Миллер. - Разве я поступил с вами неблагородно? Разве не я предоставил три корабля для ваших семей? Разве не я открыл эмиссионные кассы? Чего вы можете требовать от меня, когда армия по пояс в снегу, корабли во льду до ватерлинии, а большевики уже стучатся в Плесецкую? Я знаю: если бы я побеждал армию большевиков, вы бы меня не обвиняли тогда в диктатуре... Впрочем, одну минутку, я сейчас!...

Миллер опять ненадолго выскочил за сцену.

- Лейтенант Басалаго, - велел он, отхлебывая коньяку, - пока я там лаюсь с этими господами демократами, срочно собирайте сюда офицеров чаплинского вероисповедания... Я остаюсь папой по-прежнему, и этому святому собору мы свернем шею!

Закусив как следует, он снова рванулся на трибуну.

- В чем вы можете упрекать меня, если я не царь, не бог и не земский начальник? Сейчас, когда даже прославленные в битвах шенкурята разбегаются по своим бабам, когда все колеблется... Вы! Знаю я ваши лжепатриотические потуги: критикуя меня, вы вколачиваете клин между мною и народом. Вы на критике власти желаете приобрести себе политический капитал? Не выйдет, товарищи!..