Из тупика

– Впрочем, постойте… Вам предстоит работа ответственная, со стороны своих же людей вы можете встретить и сопротивление. Я понимаю, что оружие вам сейчас пригодится. Возьмите его! А когда мы придем в Архангельск, вы его сдадите. Вместе со всеми. По списку. Уже вычищенным. Как и положено…

Полковник вернулся в Архангельск, шатаясь от сознания того, что он жив. Не сон ли это?.. И пожалуй, еще никогда Констанди не исполнял так ретиво приказа – приказа большевиков.

Оружие было собрано. Войска построены. Все ждали…

Члены Архангельского правительства, между прочим, рассылали по миру поспешные радиограммы, обвиняя Миллера в диктатуре, алчности, кровожадности и прочих грехах.

* * *

Радиостанция ледокола «Минин» все эти вопли перехватывала своими антеннами, и генерал Миллер внимательно изучал проклятья, посылаемые ему вдогонку из Архангельска.

– Но это нечестно! – возмущался Евгений Карлович. – Я обязательно выступлю в печати с мемуарами и опровергну все эти подлые выдумки. Этот номер им не пройдет! Я буду апеллировать к генералу Пулю и Айронсайду… к послам Линдлею, Нулансу, маркизу Мамура, Спалайковичу и Френсису. Я не расстреливал никого, – это они, сукины дети, расстреливали!! А если бы я победил большевиков, так они бы меня благословляли… Я знаю эту компанию!

Наконец пришла радиограмма, обвинявшая генерала в ограблении кассы трудящихся.

– Каких трудящихся? – удивился Миллер. – Что с них взять-то, с этих трудящихся! Сами же их обчистили, а на меня сваливают. – И он расстегнул свой кошелек. – Передайте открытым клером в эфир, пусть весь земной шар знает, что у меня в кошельке пять долларов, два фунта британских, три франка и один золотой имперский – как амулет моей маменьки… Всё!

И кошелек закрылся (все надежды на гонорар с мемуаров).

«Ярославна» дала течь: борта ее не выдержали натиска острых торосов, расколотых впереди ледоколом. Что делать? Там выли беглецы, просили поселить их хоть в трюмы «Кузьмы Минина».

– У нас и без того негде повернуться… – волновался Чаплин. – Куда я их дену? В каютах спят на головах друг у друга…

Течь усиливалась – яхта жгла фейерверки, прося о помощи.

– Ладно, – решил Миллер, – будем принимать на борт только тех, кто сможет обеспечить свое существование в эмиграции…

Принимали по кошельку: у кого много – садись, у кого жидко – оставайся на «Ярославне», которая вернется в Архангельск. Много разыгралось трагедий на морском льду, много было слез и вечных разлук… На лед неожиданно спрыгнул эсер и экс-министр народного просвещения Борька Соколов.

– Куда? – закричал ему Чаплин.

– На «Ярославну»… как-нибудь выкручусь.

– Постой! – звали его с ледокола.

– Ты же был секретарем и другом Керенского…

– Плевать, – неслось со льда.

– Ты издавал в Париже «Бюллетень» против большевиков…

– Плевать, – уже тише.

– Тебя не помилуют, как нашего министра…

– …а-ать! – и все затихло.

Сгорбив плечи и сунув руки в карманы пальто, уходил в сторону «Ярославны» экс-министр Борька Соколов. С ледокола спрыгнула еще какая-то тень и быстро побежала по льду – прочь…

– Пристрелить бы их, пока не поздно, – сказал Чаплин. – Но теперь это ни к чему: пусть посидят в казематах Чека.

Корабли разошлись – навсегда…

Миллера занимала сейчас позиция лорда Керзона:

– Будет демарш с его стороны или не будет? О чем думают там эти англичане?

На подходах к Горлу ледокол перехватил радиограмму, уже советскую: на всем Севере отменялась смертная казнь, реввоенсовет Шестой армии призывал офицеров и солдат армии Миллера бросить оружие и включиться в общую борьбу с жестоким врагом № 1 – разрухой, голодом, холодом…

Ледокол грузно ломал льды – впереди лежала мгла, которую было не разрушить форштевнем. Ветер, тоска, коньяк, смятение…

* * *

Ах, Россия! Как высоко замело тебя снегами, снегами, снегами.

Свистят провода над сугробами, а по ним, тонким и стылым, – выкрики борьбы, возгласы побед и стоны поражений; все это слушает сейчас мир по проводам. А выше – бездонная прорва неба, черная или багровая, и там уже царствует новое детище Человечества – эфир…

20 февраля отзвуки победы ликуют в промерзлой меди, что стелется над мостами и падями, течет в лесу – через медвежий бурелом, ухлестывает напролом – в беличью снеговую синь.

Послушаем и мы, коснувшись провода:

«Катя родила, а Ваню повесили. Целую».

«Губисполком просит к открытию съезда десять пачек курительных папирос „Мечта“ для товарищей делегатов».

«Третий путь свободен, воды нет, замерзла».

«Срочно высылайте пулеметы, кулаков расстрелять».

«Шенкурск покорно признает власть Советов и просит мыла»…

Все это – не то, не то, и радиотелеграфист задерживает сумбурный поток. Сейчас провод свободен для главного. Течет весть – благая весть! – в потоке электронов через Вологду, она рвет все препоны, бежит над крышами подмосковных дач, добираясь до стен Кремля… И весть эта ложится на стол в кабинете Ленина.