Из вечности в лето

– Вот так это и происходит, – пропела Матильда звонким шепотом, не отрывая взгляда от лица Дмитрия. – Видишь: я почти не контролирую его, нож все делает сам. Он знает, что я люблю, знает, как довести меня до исступления, чтобы я захотела впустить его глубже… Вот так, – она перехватила нож за клинок и медленно ввела рукоятку вовнутрь. – О! Видишь? Эти игрушки созданы для любви, в них больше страсти, чем в этой вашей дурацкой штуковине, – Матильда смерила Дмитрия презрительным взглядом. – И больше фантазии, – Матильда с влажным звуком извлекла нож обратно и возобновила порхающие движения лезвием. – Любой кинжал больше всего на свете хочет тебя убить, поэтому он думает только о тебе! Это самая настоящая любовь, всепоглощающая и бесконечная, а не так, как у вас, – Матильда прерывисто рассмеялась. Клинок мелко заплясал на одном месте. – Вот, сейчас, сейчас! Ммм! – Матильда выгнулась всем телом. – Видишь? Он просит меня впустить его снова, но – нет! Не сегодня! Сегодня я хочу, чтобы ты видел, что он умеет, – она со свистом втянула в себя воздух и, не в силах сдержаться, закинула одну ногу на ручку кресла. – Смотри, смотри какое у меня тело! Только я и эта сталь способны играть на нем, как на дьявольской скрипке, а ты – нет, – она сплюнула, – ты еще только щенок! Когда-нибудь я научу тебя, но не скоро. Не скоро! Но мы сыграем трио-сонату, ты будешь вести континуо, а я буду – соло. У меня давно уже припрятан для такого случая любимый сынок Ферберна и Сайкса… Да! Да! – Матильда забилась в кресле, опасно зажав руки с ножом между бедер. Ее бросало из стороны в сторону, как эпилептика. У Дмитрия перехватило дыхание. – Не дождешься! – хрипло выдохнула Матильда, замерев, наконец, в какой-то странной позе. Клинок снова пришел в движение. – Еще! Смотри еще! Как ты смотришь… Никто так… давно уже… Смотри!

Дмитрий, впрочем, уже смотрел не отрываясь. Этот танец с ножом, змеиные движения и блестящая кожа гибкого роскошного тела завораживали, как коррида или бой петухов. В воздухе отчетливо пахло кровью.

– Смотри! – тяжело стонала Матильда. – Уже вот-вот! Боже, как ты смотришь! У меня все… внутри… от твоего взгляда… сейчас! Сейчас! – завизжала она и вдруг с силой отбросила кинжал, который, как в масло, вошел в стену. – Все, – прошептала Матильда, сползая на пол. – Как же меня накрыло… Ты хорошо смотрел, мой сладкий! Очень хорошо! Подойди. Я хочу поцеловать твои глаза… они теперь как у саламандры – желтые…

К ужину за огромным столом, накрытым бесчисленными яствами, кроме Дмитрия и Матильды, спустился странный перекошенный тип с забинтованной головой. Он на минуту застыл в метре от Дмитрия, буравя его глазами сквозь прорези в бинтах, потом проковылял в дальний конец стола. Рухнув в кресло, он тут же принялся весьма активно поглощать пищу, выбрасывая с завидной частотой свои длинные руки с растопыренными пальцами, чтобы подгрести поближе очередную тарелку с закусками.

– Это мистер Перен-Хаусхофер, – громким шепотом сообщила Матильда. – Он – хозяин этого дома.

Мистер Перен-Хаусхофер на секунду замер, посмотрел в их сторону, потом нелепо кивнул и продолжил гастрономические телодвижения.

– Скажите, Дмитрий, – драматическим контральто запела Матильда, – вам нравится у нас? Вы ведь любите просторные комнаты и высокие потолки? Роскошную мебель? Вы говорили, что тоскуете по фамильному серебру вашей матушки, с которой вас разлучила необходимость быть здесь, в этом сдавленном суетой городе?

Руки мистера Перена-Хаусхофера зависли в воздухе на полпути к блюду с устрицами, а обозреваемое ухо, торчащее из-под бинтов, окрасилось в пурпур.

– Это так, – услужливо качнул головой Дмитрий.

Хозяин дома дернулся, его руки сорвались с места, настигли устриц и водрузили блюдо на неумолимо растущую груду грязной посуды.

– Боже мой! – Матильда спрятала испуганно сжавшиеся губы за салфеткой. – Это так тяжело, я вас понимаю. Мир слишком жесток к нам, в нем давно уже не осталось ни грамма манны небесной, и каждый теперь должен клыками вырывать у других свой кусок, как в те далекие мрачные времена, вы помните? Кругом только холод, бессердечность и равнодушие, прежние ценности валяются в грязи, их попирают ногами, но здесь, у нас, в этих оградительных стенах, разве вы не чувствуете себя комфортнее и защищеннее? Разве вас не согревает тепло наших открытых навстречу вам сердец?

– Конечно. Я крайне признателен…

Мистер Перен-Хаусхофер с треском обрушил ладони на стол, медленно встал, опрокинув за собой кресло, и прошаркал прямо к Дмитрию. У Матильды округлились глаза.

– Книгу! – рявкнул мистер Перен-Хаусхофер невероятно противным, скрипящим, как ржавые качели, голосом. – Принеси книгу!

Матильда подскочила, как ошпаренная, и бросилась вон, а мистер Перен-Хаусхофер в три этапа вложился в свободной кресло рядом с Дмитрием.

– Сукин сын, – неопределенно хрюкнул он. – И льстец. Не люблю.

Он опять посмотрел на Дмитрия – долго и мутно, как мочеиспускание старика, – потом мелко затряс головой и смачно сплюнул в стоящую перед ним пустую тарелку.