Из зарубежной пушкинианы

Париж, 26 января 1843 г.»

Сообщение Долгорукова о Никите Петровиче Панине, одном из участников заговора против Павла и «событий 1801 года», очень интересно. Из него видно, что Долгоруков был хорошо осведомлен о цареубийстве 11 марта 1801 года — событии, которое оставалось в России государственной тайной почти 106 лет. Разумеется, для Долгорукова события 1801 года представляют особый интерес в связи с той миссией разоблачений, которую он взял на себя. Характерен для него и откровенный, резкий тон его сообщения. Но особенно интересно то, что многое в сообщении Долгорукова близко тому, о чем рассказывал И. И. Дмитриев, поэт и министр, Пушкину. Осенью 1834 года Пушкин записал этот рассказ, вошедший в его «Table-talk»: «Дмитриев предлагал имп. Александру Муравьева в сенаторы. Царь отказал начисто и, помолчав, объяснил на то причину. Он был в заговоре Палена. Пален заставил Муравьева писать конституцию, а между тем произошло дело 11 марта. Муравьев хвастался в последствии времени, что он будто бы не иначе соглашался на революцию, как с тем, чтобы наследник подписал хартию. Вздор. План был начертан Рибасом и Паниным. Первый отстал, раскаясь и будучи осыпан милостями Павла. — Падение Панина произошло оттого, что он сказал, что все произошло по его плану. Слова сии были доведены до государыни Марии Федоровны — и Панин был удален. (Слышал от Дмитриева.)»

Если сравнить запись Пушкина и сообщение Долгорукова, то ясно видно сходство обеих версий опалы Н. П. Панина. Обе версии основаны, во-первых, на конституционном плане, выдвинутом Паниным, и, во-вторых, на том, что о роли Панина (и о его конституционном плане) стало известно императрице Марии Федоровне, которая потребовала от сына удаления Панина. Вместе с тем в сообщении Долгорукова имеются и важные подробности. Смысл пушкинской фразы «Слова сии были доведены до государыни Марии Федоровны» как бы раскрыт. Известно, что Панин был связан тайной перепиской с другим участником заговора против Павла, с русским послом в Лондоне Семеном Романовичем Воронцовым. Известно также, что за их перепиской следил Ростопчин, хитрый временщик-авантюрист, добившийся во второй половине ноября 1800 года удаления Панина из Петербурга. Разумеется, в рассказах Дмитриева и Долгорукова речь идет о более поздней и окончательной опале Панина после воцарения Александра.

Особенно интересной подробностью в сообщении Долгорукова является его свидетельство о плане Никиты Петровича Панина учредить «наследственный Сенат», т. е. конституционный орган наподобие палаты лордов. Панин и другие участники заговора хотели не простой замены одного царя другим, а намеревались использовать свержение Павла как повод для принятия конституции и ограничения самодержавия. Но об этих конституционных планах как раз менее всего известно.

Долгоруков, разумеется, не читал пушкинской записи в «Table-talk», так как она была опубликована лишь в 1881 году. Конечно, в сообщении Долгорукова содержатся важные подробности, которых нет в пушкинской записи (например, о «наследственном Сенате»). И все же сходство двух версий удаления Н. П. Панина поразительно. Не говорит ли это о том, что обе версии исходят из одного и того же источника? Таким источником могли быть устные рассказы и записки французского эмигранта графа А. Ф. Ланжерона, с которым Пушкин общался в Одессе в 1823–1824 годах и позднее в Петербурге. Известно, что Ланжерон, по воспоминаниям участников заговора Палена и Бенигсена, написал записки о событиях 1801 года. И. Л. Фейнберг доказал, что Ланжерон делился с Пушкиным своими воспоминаниями. Ланжерон умер от холеры летом 1831 года, а записки его позднее оказались в Париже. И. Л. Фейнберг, используя найденную им в архиве Пушкинского дома записку А. И. Тургенева, проследил путь мемуаров Ланжерона.

Исследователь пишет: «Тургенев сообщает… что рукопись своих обширных мемуаров Ланжерон оставил французскому консулу в Одессе, который предложил вдове графа издать их. И так как, можем добавить мы, согласиться на это она не решилась, мемуары были пересланы консулом в парижский архив: они стали сначала достоянием французских историков; записку „О смерти Павла I“, целиком включенную Ланжероном в свои мемуары, впервые использовал Тьер в „Истории консульства и империи“. В России эта записка Ланжерона смогла увидеть свет лишь после революции 1905 года. Большая же часть обширных мемуаров Ланжерона остается неизданной поныне. Но в своей карандашной записи А. И. Тургенев сообщает, что, прежде чем мемуары Ланжерона очутились в парижском архиве, они читаны были „многими лицами в Одессе как при жизни графа Ланжерона, так и после смерти его“».

В январе 1843 года, отвечая на вопрос Штубера, Долгоруков уже мог познакомиться в Париже с мемуарами Ланжерона. Таким образом, как рассказ Дмитриева, записанный Пушкиным, так и ответ Долгорукова могли иметь один и тот же источник: воспоминания Ланжерона. Разница лишь в том, что Пушкин черпал свои сведения из устных рассказов, а Долгоруков в Париже мог пользоваться самими записками.

Поздняя любовь