Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

Этого вечера приехала в город панна Тола; выйдя из кареты, она направилась прямо к докторовой. От неё она узнала о большой новости. Вместо радости она произвела на неё какое-то болезненное впечатление – сердце сжалось…

– Боюсь, – сказала она потихоньку.

– Но чего бы худшего для него мы могли бы опасаться?

– Не знаю, боюсь от них всего…

Докторова, смеясь, пожала плечами.

Тола гостила у подруги с час.

– Сегодня, – отозвалась она, уходя, – не прошу тебя к себе, но завтра, когда свершится эта страшная встреча… позволь мне или прибежать к тебе, или прийти ко мне…

Весь вечер Мурминский провёл в своей комнатке с сигарой в зубах в каких-то неопределённых думах.

На городских часах било двенадцать, когда президент входил на лестницу дома докторовой, Мурминского не было ещё. Эта поспешность доказывала, как очень желал, чтобы свидание пришло к результату.

Докторова его приняла снова в прихожей…

– Идите в кабинет за салоном, – сказала она, приветствуя его издалека. – Дверь будет открыта, а выхода из него никакого нет, поэтому подслушанными быть не можете, и будете полностью свободными. Идите, я тут останусь.

Ничего не говоря, президент, очень бледный, но убранный великой серьёзностью, немедля пошёл в кабинет и, не бросая шляпы, остановился, опершись о тот камин, в котором недавно сжёг бумаги Мурминских.

Через десять минут потом в салоне послышались шаги. Теодор, довольно спокойный, приблизился к порогу. Глаза двух непримиримых врагов встретились с выражением, в котором было больше, может, любопытства, чем гнева, оба старались изучить своё расположение.

Когда Мурминский переступил порог, президент не спеша подошёл к нему.

– Пане Теодор, – сказал он дрожащим голосом, – я сам желал с вами удивиться… Независящие от нас обстоятельства сделали нас врагами… сегодня память о той, которая и для вас была матерью, должна сблизить неприятелей и выхлопотать спокойствие её тени…

Теодор молчал.

– По крайней мере в эти минуты, – отозвался он после долгой паузы, – я войну не начинал… Видите, что я появился на ваше приглашение…

Президент в свою очередь долго молчал.

– Сделай, пан, согласие и договорённость возможными, – произнёс он несмело. – Чего, пан, требуешь от нас?

– Ничего, – сказал Мурминский, – права, какие я имею после матери, тех вы отобрать не можете, возьму наследство после неё, потому что то, что мне выделила, я получил…

– Не о том речь, – прервал президент, – выслушай меня терпеливо.

– Очень охотно.

– Положение великих семей и исторических имён, как наши, – говорил дальше с серьёзностью президент, – нелегко бывают поняты в иных сферах. Мы имеем особенные обязанности, потому что стоим на светильнике народа… Ничего более болезненным быть не может для семьи, как унижение матери рода… отрекающейся от уважаемого имени ради других каких-то связей… унижающих со всех взглядов…

– Я понимаю, к чему вы клоните, – прервал Теодор, – но, простите, я на этом положении не могу стоять и эти вещи совсем иначе понимаю. Для меня имена всех честных людей – одной ценности. Заслуги предков – милое наследство, но, хоть менее оценённые и видимые, имеют и бедные, и неизвестные… также своё достоинство и заслуги.

– Я не требую от вас, чтобы вы отказались от своих демократических идей, – добавил президент, – но обращаю ваше внимание, что президентша сама должна была эти вещи так видеть, как я… если своего второго брака, не говорю, в каких условиях заключённого, не оглашала – скрывала его.

– Она подчинилась навязчивым просьбам родни, – отвечал Теодор, – но наилучшим доказательством, что этой слабости устыдилась, есть то, что завещание, которое у меня в руке, последняя её воля, последнее письмо ко мне – носят фамилию моего отца…

Президент стянул уста – дрожал.

– У вас эта последняя воля? – спросил он.

– Я получил её…

– Как же она до вас дошла?

– Думаю, что вы были уведомлены об этом профессором…

– Могу я спросить, что вам оставила пани президентша?

Теодор достал полученную сумму.

– Стало быть, ваше будущее обеспечено, – говорил далее президент, – и из благодарности женщине, которой вы обязаны всем, вы будете карать и мстить её семье? Вы не привязываете никакого значения к связям и именам, зачем же настаивать на том, чтобы доказывать происхождение, которое вам неважно? Ради тени этой женщины, ради вашей любви к ней заклинаю вас… отрекитесь, пан…

– Верьте мне, – пытаясь сохранить спокойствие, сказал Мурминский, – что нет того, что бы я не сделал ради матери, не понимаю, однако, чтобы она велела мне отречься от неё. Для семьи же, которая меня преследовала, которая мне с колыбели дала почувствовать только ненависть и отвращение, от которой моя жизнь была перевёрнута, отравлена, – не имею ни малейших обязанностей. Могу отказаться от мести – не чувствую себя обязанным к жертве.

– Во имя матери – её памяти! – повторил президент, приближаясь.

Теодор отступил.

– Нет, того, что противоречит моим убеждениям, не учиню…