Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Надеюсь, il le fallait bien. Я начал с того, что признался, что меня опасения за неё и весть о новом появлении Мурминского пригнали сюда. Я поведал потом ей открыто о его прошлом, о тех всех донкихотствах, авантюрах, безумии и распутствах кавалера, прислуживаясь тем, что вы мне дали. Я добавил, что видел у вас последний документ матери, которым она запрещает упоминать о каких-либо правах, что, стало быть, останется каким-то бродягой, сыном неизвестно откуда пришедшего гувернёра, умершего в нужде в госпитале. О! Можете мне верить, – добавил граф, – я был красноречив, потому что был взволнован, потому что меня возмущает сама мысль, чтобы это наша достойная шляхетская кровь смешивалась с кровью неизвестно каких пролетариев, потому что даже происхождение этого человека весьма неопределённое; сомневаюсь, были ли Мурминские записаны в каком гербарии или это вышло из хаты, или из магазина, или, что хуже, из ренегатов. И мы должны были бы его, как мужа Толи, принимать в салонах, сажать у стола и брататься с ним!! Ба! Ба!

– Призналась ли панна в своей слабости? – спросил президент.

– Нет, – ответил граф, – заверяла меня, что имеет великое сострадание к несчастному, что чувствует себя обязанной помогать покинутому, но – ничего больше.

– Ничего больше! – рассмеялся президент. – Allons donc[17]!!

Докторова и она летали по его делам, расчувствовались… и этот старый глупец Куделка. Мне доносили, что Тола показывала ему очевидную нежность, что искала его первая.

– Насколько я из её фигуры и речи могу догадаться, – прибавил граф, – думаю, что рассчитывала на то, что Теодор выйдет как ваш единокровный брат, тогда он получил бы некоторую позицию в свете.

– Всё это хорошо, – закончил хозяин, – но нужно быть бдительными. Самым лучшим было бы заставить его покинуть провинцию, переехать куда-нибудь.

– Это ваше дело, – прервал граф, – я возле моей питомицы несколько дней ещё буду бдить и стараться ей представить, что даже отношения с паном Теодором, хотя оправданные давним знакомством, для неё неприличны. Вы имеет в руках средства склонить его к тому, чтобы удалиться…

– Да, но слишком поспешно использовать их не могу, было бы чересчур заметно… Интересно, каким он окажется по отношению ко мне, я даже вынужден принимать его…

– Сомневаюсь, чтобы он этим воспользовался, – сказал граф. – Вы рассказали пани Толи то, что я вам говорил о его делах в Алжире, в Англии?… Это известно из наилучших источников.

– Говорю вам, что я не жалел красок, – сказал граф Мауриций.

Они пожали друг другу руки.

– Если бы я был на вашем месте, – прибавил гость, – приказал бы так за ним следить, чтобы мне каждый его шаг был видим. Сориентируетесь потом легче, что начать.

Президент, не отвечая устами, дал только знак, что сам уже о том думал…

– От такого элемента в нашем обществе обязательно надо избавиться. Это могло бы слегка повлиять на молодёжь. Он неглупый… Нет ничего более заразного, чем эти их новые идеи, когда их разглашает человек с талантом.

– Я очень вам благодарен, что дали мне знать об опасности и позвали… С Толой позже могло быть трудно… она упрямая и своевольная.

– Её бы следовало выдать замуж, – шепнул президент.

– Чрезвычайно трудно. Сомневаюсь даже, чтобы это когда-нибудь удалось. Как постареет, выйдет потом сама за какого-нибудь падшего материально и морально холопа… но это подождём… Нет охоты до святого состояния брака…

– А к монастырю? – спросил президент.

– Ещё меньше…

– Могла бы в нём быть очень полезной.

– Ни малейшего расположения… Впрочем, я, мой президент, могу до некоторой степени предотвратить, чтобы что-нибудь не случилось, вынуждать, чтобы что-то сделала – никогда.

– Вы хорошо бы сделали, граф, если у вас лежит на сердце, – прибавил президент, – если бы новость об авантюристе могли ещё из другого источника, через иных особ ей приказать повторить. Сделали бы этим большее впечатление.

Уже темнело, когда они кончили разговор, а пришедшая красивая Джульетта, которая ничего о госте не знала, пригласила их с собой в салон.

В ту же минуту в каменице над профессором Куделкой прохаживался Теодор, глубоко думая над собой и своим будущим.

Каждое приближение к Толи пробуждало в нём прежнюю любовь к ней. Как сын пани президентши, он мог иметь какую-то надежду, что Тола не будет его презирать, видел в глазах её, если не любовь, то сострадание и участие, – как сирота без имени, он не мог даже думать достать до неё.

Зачем же было заблуждаться? На что надеяться напрасно разволновать сердце, чтобы потом больше страдать? Уйти, скрыться, искать где-то новой жизни, новых людей, работы, чтобы дала забвение, – было единственным спасением.

А при мысли о добровольном расставании его охватывала грусть. Раз уже им переболел и другой ещё, и снова зажившую рану залечивать… сил почти не хватало. Боролся с собой. Была это одна из тех минут жизни, в которых душа действительно печальна – аж до смерти.

Только долг мужчины, мужское достоинство вынуждало его – ставить чело новому испытанию.