Из жизни авантюриста. Эмиссар (сборник)

– Прошу прощения за мою поспешность, – начал он сухо и почти официальным тоном начальника, который призывает подчинённых к работе. – Нечего больше делать, вот этот требуемый оригинальный документ…

Говоря это, он разложил на столе бумагу.

Куделка первый, ближе стоящий, подошёл и взял её в руки.

Читал не спеша и рассудительно. Мурминский, не приближаясь даже, стоял сбоку, равнодушный. Старичок крутил добытую лупу, подбирал свет, пробегал глазами сверху донизу бумагу, снизу возвращаясь вверх, что как-то выводило из себя достойного пана.

– Прошу прощения, с позволения, – отозвался он, по-прежнему держа бумагу. – Это документ, который появился, был отредактирован и подписан после отъезда ксендза Заклики?

Президент гордо поглядел.

– Кажется! Сам тембр это доказывает! – произнёс он насмешливым тоном.

Куделка, подняв глаза, долго смотрел в глаза президента, лицо которого, несомненно, возмущённое той смелостью, зарумянилось.

– Гм! Это особенность! Это очень дивная вещь! – отозвался он медленно. – Отсюда рождается щепетильный вопрос, поскольку известно всем тем, которые это неоднократно от покойного ксендза Заклики, который никогда не лгал, слышали, что он уехал только после смерти президентши, когда уже её тело покоилось на катафалке.

Во время этой интерполяции глаза президента начали дико сверкать, он нетерпеливо вскочил – красный и почти посиневший… поднимая руку.

– Как это может быть? Кто это смеет утверждать? – крикнул он громко. – Что же это? Это ложь, унизительная ложь!!

– Простите меня, президент; не ложь это, но, наверное, како-то недоразумение, которое прошу выяснить. Поскольку мои утверждения не основываются на голословном предании о том, что ксендз Заклика говорил, но на свидетельстве также живой особы, со всех мер заслуживающей уважение и веру. Ксендз Лацкий сопровождал прелата, а тот жив и признаёт, что до смерти ложа умирающей не оставляли.

Заканчивая говорить, он посмотрел на президента – тот побледнел и заколебался. В то же время он вытянул дрожащую руку за документом, который Куделка упрямо держал и отклонял, чтобы не дать его коснуться.

– Ксендз Лацкий смеет это утверждать? Что же? Упрошенный, подкупленный или невменяемый, или сумасшедший. Свидетельствовать против нас! – воскликнул президент.

– Не только это утверждает, – добавил Куделка, – но говорит, что готов в случае необходимости признать под присягой. Этот акт, отредактированный с талантом, – говорил он дальше, – несомненно очень ловко подделанный, является и из иных взглядов без сомнения фальшивым.

Говоря это, он сел к окну; президент, от возмущения говорить не в состоянии, следил за ним, ловил документ, но Мурминский, сидящий сбоку, закрыл собой старичка. Тянущийся должен был воздержаться.

– Ба! Ба! Ба! – говорил спокойно профессор, крутя лупой на все стороны и разглядывая лист бумаги при свете. – Особенная вещь, чтобы не привлекла внимания, а тоже документ, составленный в 1866 году… и бумага носит водяной знак 1868! Ха! Ха! Это уже студенты! Студенты!

Президент как безумный, выпалил:

– Что же это! Меня в фальсификации обвиняете! Меня! Как вы смеете! Вы знаете, кто я? Значит, была засада на меня и на оригинал! Прошу мне его сразу вернуть! Немедленно!

– Успокойтесь, пан президент, – сказал Куделка, – никто вас всё-таки не обвиняет, только того, что так глупо этот акт подделал. Суд разрешит… мы созовём.

– Прошу мне немедленно отдать документ! – закипел президент, наступая всё ближе. – Немедленно! Что это? Насилие! Присвоение! – сказал он, всё больше поднимая голос.

– А! Ничуть, – отвечал Куделка, пряча его под гранатовый фрак со страхом, чтобы его не вырвали, и прячась за Мурминского, – нужно послать за урядником и вручить его тут сразу для следствия. Позовём экспертов – пусть выносят решение.

Президент ещё хотел, видно, закричать, но среди бессильного метания голоса ему не хватило. Холодный пот каплями выступил на нахмуренном лице.

– Милостивый пане, – сказал он сдавленным голосом, – этот документ был вручён мне совсем недавно одним из подписавшихся на нём свидетелей. Я не знал о его существовании; я ничуть не допускаю, чтобы кто-то мне доброжелательный был этим скомпрометирован; я, хотя бы мне пришлось прибегать к насилию и крайности, не допущу, нет…

– О силе нечего и думать, потому что здесь нас всё-таки двое, – отозвался спокойно Мурминский, – насилие невозможно.

Президент обеими руками схватился за голову и выбежал как бессознательный в соседний кабинет.

– Прошу панов, – закричал он, – прошу панов сюда, довольно этого, довольно!

Он повернулся к Куделке, на страже которого у его бока стоял неотступный Мурминский.

– Повторяю вам, что этот документ у меня с недавнего времени. Я не знаю… Какое-то преждевременное глупое рвение могло привести приятелей к неподходящему шагу. Я ничего не знаю. Что это! Ведь ни о каких деньгах не идёт речь! Я не понимаю.

Он весь дрожал, говорил прерывистым голосом, а минутами ему не хватало силы и духа. Вился и крутился как рыба, которая попала в сеть.

– Этот документ, если он фальшивый, нужно уничтожить.