Быстрым движением рук удержала меня Настасья, при этом обнажились ее локти дивной белизны, наперсток упал с ее пальца и она нагнулась за ним, и я любовался ее белизною шеи.
— Что ты, что ты, сказала она, подняв на меня глаза. Я сейчас приготовлю ужин, — вчера рыбы купила я у соседа, недавно из-под льда вытащили ее наши рыболовы. Куда же ночью ты в лес пойдешь, неровен час, лютый зверь может встретится в лесу.
— Ведь все равно, ласковая хозяюшка, не избежать судьбы своей.
— Все же, как же можно. Да у тебя, кажись, гармоника с собой. И ты ничего еще не спел, а сам ты любишь сказки и песни.
— Вот изволь, сказал я.
И, подыгрывая на гармонике, я спел:
— Ты про кого же это поешь? спросила меня лесная Калипсо.
— Так, это тоска души моей.
Тогда она взяла скамейку и близко подсела ко мне. Меж тем солнце погасло, послав последний луч света в крайнее окошко.
— Послушай, сказку тебе расскажу я, а может, быть и быль.
И стала говорить она. Речь лилась плавно, без перерыва. Только порой вздыхала она. И грудь ее высоко поднималась. Временами огонек вспыхивал в глазах…
Наконец, в избушке потемнело… Мрак окутал все углы ее… Я встал, оделся и взял посох… Она стояла передо мною…
В глазах ее читал я любовь и жалость…
«Так друга милого я теряю, в первый и в последний раз мы виделись с тобой».
Сердце мое дрожало, но какой-то голос говорил, иди, иди к сказочнику, к седому Вонифатию…
И направился я к дверям…
В потемках она меня обняла и поцеловала… «Прощай»…
Я вышел на крыльцо…
Луна блистала над лесом дремучим возле села!
«О сказка мира! Какого томления ты полна!»
Я сошел с крыльца… Она стояла на ступеньках… Золотистые кудри ее были освещены бледной луной… Грудь ее дрожала… Я шел дальше и дальше по пустынному селу, приближаясь к лесу.
Зачем не могу забыть этот образ и слезы текут теперь?..
Погрузился я в лес, насилу ощупывая дорожку. Глаза мои покрыты были туманом… Желал бы я, чтобы никогда не рассеивался он!?
К утру, на заре, к утренним огням, прибыл я в Сейты. Увидал я слепого Вонифатия и бросился ему в объятья. «Сказочник, спаси мою душу от тоски», сказал я.
— Что ты, что ты, Аркадий, сказал он мне. Иди, тепло у меня у печки.
С тех пор прошло много лет, но не могу забыть молодой вдовы, Настасьи Степановны, из села Придаш. Ее избушка у ручья, подо льдом текущего в речку Пожег.
Дорогое счастье
Приват-доцент мат. Феофил.
Его жена Доротея.
Дочь Елена.
Сын Василий 8 лет.
Купец и фабрикант, миллионер Сумкин.
Земляк Феофила Ершов.
Действие I
Феофил
. Я всегда страдаю. Я изнемогаю от моих собственных размышлений. Мысль моя носится в многоразличных пространствах. То великим поэтом себя я воображаю, то дивным этнографом, то замечательным математиком… Но ничто не успокаивает души моей… Астрономия! тебя не могу забыть я! Миллионами светлых глаз глядишь ты на меня ежечасно. Я о тебе умираю, любовник несчастный… Я не астроном! Кто так горевал, как я? Гулливер о гуигномах, сидя в конюшне среди лошадей, великий Дон-Кихот о красавице Тобозской, обращенной в крестьянку? Не знаю, горе меня убивает.Тоска не дает мне покою, Доротея, и ты никаких мер не принимаешь.
Доротея
. Ты что опять, неблагодарный?Феофил
(Доротея
. Что надо делать, чтобы открыть планету?Феофил
. Наблюдать небо, день и ночь.Доротея
. Ты наблюдаешь?Феофил
. Нет. В этом и горе мое, что не занимаюсь я тем, в чем вся ужасная трагедия души.Доротея
. Неужели тебя не утешает, что хвалят твои книги по философии, твои этнографическия…Феофил
. Нисколько. Пойми ты, все это вздор, все это из того же мира земного, иной мир мне необходим, иная планета, новые перспективы на вселенную — иначе тоска, скука!Доротея
. Это субъективно, неужели новый рассказ, или новая мысль в философии не есть новый мир, а непременно только астрономия важна?..Феофил
. Только астрономия. Только там в пространстве миры неземные, только там великий простор воображению.Доротея
. Ты же сам говорил, что люди никогда не будут открыты на планетах, потому что наши трубы плохи.