Из жизни ёлупней

урловское место, брюзгливо подумал я, но через минуту уже внутренне затих, очарованный сумеречным дыханием древней и славной реки, – мы оказались на набережной.

Мы порасспросили аборигенов, какие колесницы следуют в направлении кремля, и отправились туда, как истые почитатели древности. Не могу смолчать о том, что город стоит на холмах и лежит между ними. А то, что у нас в Томске – взвоз, у нижегородцев – съезд.

Поднявшись одним из съездов к кремлю, мы осмотрелись. Начался дождь, и затуманились городские цвета и огни. Молчаливо краснела громада старой русской крепости, о стены которой расшиблись в XIII веке татаро-монгольские морды. Мы обнимали наших девушек, и наша любовь нам казалась столь же величественной и… (см. словарь синонимов любого языка).

В сумерках мокрые улицы, ведущие к набережной и речному порту, мокрые парапеты набережной и мокрая река казались одним чёрным зеркалом, отражающим наши влюблённые души. Напротив главного входа в кремль два нарядных гопника стучали по фейсу какого-то юноши, а две симпатичные горьковчанки в сторонке ожидали, пока закончится встреча юноши с земляками.

Мы двинулись вдоль крепостной стены, и нам открылась панорама города… И тут я

зачехляю свою пишущую машинку, потому что описать то вечернее великолепие невозможно.

А чего стоила первомайская демонстрация, когда мы из окна анжелино-максовского нумера наблюдали идущих по мосту через Оку анархистов под чёрными флагами?! А покупка вина «Анапа» и банкет по случаю нашего несостоявшегося спектакля вчетырнадцатером в моём одноместном номере на шестом этаже, по карнизу которого Анатолий С. Скачков уходил от нас в ночь, в последний путь, и мы пригорюнились было, но он вернулся – пьяный, весёлый, с рассказом, как напугал до обморока девиц из соседнего номера; правда, на следующее утро ему было возмездие: он лежал на кроватке зелёный, как авокадо, а Ира – верная его соратница и птица-секретарь – повествовала: «…а потом, Толик, ты открыл окно и вышел наружу…»

Как он блевал после этих слов, как задорно блевал! Fucking shit!

ПРОДОЛЖЕНИЕ БОРТОВОГО ЖУРНАЛА ЁЛУПНЕЙ

14:00 местного (московского) времени.

Сидим в своём купе, что в фирменном поезде «Сибиряк». Завтра – День радио. Сидя – легче, а с утра затрясало так, что у Лёвы за завтраком селёдочный паштет лез из ушей. Ночью не спали на одной кровати; катастрофа была рассортирована по всему телу мелкими дозами; вспоминался пьяный «в дрова» Коблов, который по прибытии к Лёве начал икать и икал до полуночи, а потом был уведён фельдмаршалом «Тихого парада»Ромой Никитиным…

Вспоминались дикие пляски с каким-то незнакомым панком возле метро «Речной вокзал», вспоминался непотоп ляемый рок-журналист Гурьев, с добрым лицом людоеда из сказки о Волшебнике Изумрудного Города…

Но всё позади – мы забрались в поезд. Наша соседка – тётенька лет пятидесяти с крашеными волосами…

* * *

И вот мы снова пассажиры: мы созерцаем нашу тётеньку (одну на двоих в ожидании наших любимых девушек), придорожные прелести, читаем на верхней полке, курим в тамбуре «Астру» и «Герцеговину Флор», ждём открытия ресторана и туалета – мы расслабляемся и ещё посмотрим, до какого забытья сможем дойти за двое суток дороги до Н-ска.

* * *

Принесли чай. За нас думает МПС, и поэтому всё хорошо, пока хорошо, и дальше будет хорошо, если мы не станем чудить и своевольничать.

* * *

15:50 местного (бортового) времени. В четверг Коблов сказал, что ЗАВТРА прибывает его кузен с семьёй, а посему мы должны позаботиться о своём ночлеге с пятницы на шабат. Вернувшись вечером в Зеленоград из ДК им. Горбунова, где приобретали у меломанов пластинки зарубежных музыкальных исполнителей по сходным ценам, мы явились в конгломерат общаг МИЭТа и отыскали там знакомую по безоблачному 89-му году ярославскую евреечку Люки, тогдашнюю скачковскую подругу. Найденная нами пила водку в компании еврейской интеллектуальной киномафии (как и подобает при начале шабата) в комнате Рауха-Дулерайна.

Люки нас облобызала и сказала, что у неё, хотя желает безумно, ну никак в смысле ночлега зато вот познакомьтесь Толик большие сибирские поэты у него полдома в Фирсановке не свои конечно он снимает там есть комната туда ходит номер семь сейчас нарисую как дойти до конечной это вот здесь спасибо мы завтра приедем под

вечер если никого не окажется ключ под крыльцом позвольте угостить вас ха-ха национальным напитком.

И мы пили с этими буйными и симпатичными людьми, а они кричали друг другу с универсальным «кавказским» акцентом: «Эе, хесли ты настоящый вайнахх, ты убъёш мэна вылкой за эта!» Там был литовец, который требовал прижать к ногтю железной руки распоясавшихся прибалтийских националистов, а кто-то рассказывал нам о Сибири. Потрясающий край!!!

Следующим вечером гостили у Лёвы, ужинали, беседовали о перспективе издания НАШЕГО журнала под эгидой «КонтрКультУРы» (эх, хвост-чешуя! Чего только с нами в жизни не бывало!).

Ажена Лёвы Оля рассказывала стих их дочери Маши:

Я не покоряюсь.

Я не покоряюсь.

Я не покоряюсь.

Я художник.

Я топаю ногой.